в объектив из кабины трактора. Валентина, насколько Королёву было известно, находилась сейчас в музее с Романенко, заставляя скрипеть переборки. Полковник в который раз спросил себя, как Романенко удаётся так регулярно прогуливать свои вахты в арсенале.
Ефремов пожал плечами. Опустил взгляд на список требований.
– Сантехник останется под арестом. У меня прямой приказ. Что касается остального…
– Вы виновны в несанкционированном применении психиатрических препаратов! – выкрикнул Гришкин.
– Это было целиком и полностью личное дело, – спокойно возразил Ефремов.
– Преступление, – поправила Татьяна.
– Пилот Татьяна, мы оба знаем, что присутствующий здесь Гришкин самый активный распространитель пиратской самиздаты на станции! Разве вы не понимаете, что все мы преступники? В этом-то и заключается вся прелесть нашей системы, не так ли? – Его внезапная кривая улыбка была шокирующе цинична. – «Космоград» не «Потёмкин», и вы не революционеры. Вы требуете связи с маршалом Губаревым? Он под арестом на Байконуре. Вы требуете связи с министром по технологиям? Он проводит чистку.
Решительным жестом он разорвал распечатку на части. Жёлтые обрывки папиросной бумаги медлительными бабочками запорхали в невесомости.
На девятый день забастовки Королёв встретился с Гришкиным и Стойко в «Салюте», который Гришкин обычно занимал на пару с Сантехником.
Уже сорок лет обитатели «Космограда» вели антисептическую войну с грибком и плесенью. Пыль, копоть и испарения не оседали в невесомости на предметы, и споры кишели повсюду: в обшивке, в одежде, в шахтах вентиляции. В тёплой влажной атмосфере этой огромной чашки Петри они распространялись, как растекаются по воде нефтяные пятна. Сейчас в воздухе стоял запах сухого гниения, перекрывавшийся зловещей вонью тлеющей изоляции.
Сон Королёва оборвал гулкий раскат отбывающего «Союза». Глушко и его жена, решил он. Последние сорок восемь часов Ефремов занимался эвакуацией членов экипажа, отказавшихся присоединиться к забастовке. Солдаты не показывались из арсенала и казарменного отсека, где по-прежнему держали под арестом Никиту-Сантехника.
«Салют» Гришкина стал штаб-квартирой забастовки. Никто из забастовщиков не брился, а Стойко к тому же подцепил какую-то кожную инфекцию, которая пятнами расползалась по его рукам. Среди развешанных по стенам сенсационных снимков, переснятых с американского телевидения, они напоминали трио каких-нибудь порнографов-дегенератов. Освещение было слабым: «Космоград» работал на половинном напряжении.
– Когда остальные уйдут, – сказал Стойко, – это только укрепит наше дело.
Гришкин застонал. Из его ноздрей фестонами торчали белые тампоны хирургической ваты. Он был уверен, что Ефремов попытается сломить забастовщиков бета-карболинными аэрозолями. Ватные фильтры были просто показателем общего уровня напряжения и паранойи. Пока с Байконура не пришёл приказ об эвакуации, один из техников с оглушительной громкостью часами проигрывал «Увертюру 1812 года» Чайковского. И Глушко гонялся вверх-вниз по всему «Космограду» за своей голой, вопящей, избитой в кровь женой.
Стойко вошёл в файлы кагэбэшника и психиатрические записи Бычкова; метры жёлтой распечатки спиралями клубились по коридорам, колыхаясь в токах воздуха от вентиляторов.
– Подумайте только, что их показания сделают с нами на Земле, пробормотал Гришкин. – На суд и надеяться нечего. Прямо в психушку.
Зловещее прозвище политических госпиталей, казалось, гальванизировало парнишку ужасом. Королёв апатично ковырял клейкий хлорелловый пудинг.
Схватив проплывавший мимо рулон распечатки, Стойко зачитал вслух:
– Паранойя со склонностью к навязчивым идеям! Ревизионистские фантазии, враждебные общественному строю! – Он скомкал бумагу. – Если бы нам удалось захватить коммуникационный модуль, мы могли бы подключиться к американскому комсату и вывалить им это всё на колени. Может, это показало бы Москве, какие из нас враги!
Королёв выковырял из своего пудинга дохлую муху. Две дополнительные пары крыльев и поросшая шёрсткой грудная клетка насекомого наглядно свидетельствовали об уровне радиации на «Космограде». Насекомые сбежали с какого-то давно всеми позабытого эксперимента, и десятилетиями их поколения наводняли станцию.
– Американцам нет до нас никакого дела, – сказал Королёв. – И Москву больше не смутишь подобными откровениями.
– За исключением того, что на носу поставки зерна, – возразил Гришкин.
– Америке так же отчаянно требуется продавать, как нам покупать. Королёв мрачно забросил в рот ещё несколько ложек хлореллы и, механически прожевав, проглотил. – Да и американцы не смогли бы выйти на нас, даже если бы захотели. Мыс Канаверал в развалинах.
– У нас кончается топливо, – сказал Стойко.
– Можем забрать с оставшихся кораблей, – ответил Королёв.
– Тогда как, чёрт побери, мы вернёмся на Землю? – Сжатые в кулаки руки Гришкина дрожали. – Даже в Сибири – там деревья. Деревья! Небо! К чёрту всё это! Пусть всё разваливается на части! Пусть рухнет, пусть сгорит!
Пудинг Королёва размазался по переборке.
– О господи, – сказал Гришкин, – простите, полковник. Я знаю, что вы не можете вернуться.
У себя в музее Королёв застал пилота Татьяну. Девушка висела перед той самой отвратительной картиной с изображением высадки на Марс, щёки её блестели от слёз.
– Вы знаете, полковник, что на Байконуре стоит ваш бюст? Бронзовый. Я обычно проходила мимо него, когда шла на занятия.
– Там полно бюстов. Академики их обожают. – Улыбнувшись, старик взял её за руку.
– Как это всё происходило? Тогда? – Она всё ещё не отводила глаз от картины.
– Я едва помню. Я так часто смотрел видеозаписи, что теперь помню только их. У меня такие же воспоминания о Марсе, как и у любого школьника. – Он снова улыбнулся ей. – Но всё было совсем не так, как на этой дурацкой картине. В чём-чём, а в этом я уверен.
– Почему всё так вышло, полковник? Почему теперь всё кончается? Когда я была маленькой, я смотрела телевизор… наше космическое будущее казалось таким светлым…
– Возможно, американцы были правы. Японцы, чтобы строить свои орбитальные фабрики, посылали в космос вместо людей машины. Роботов. Лунные разработки потерпели крах, но мы надеялись, что хотя бы здесь останется постоянная исследовательская база. Думаю, всё дело в тех, кто сидит за столом и принимает решения.
– Вот их окончательное решение относительно «Космограда». – Она протянула ему сложенный листок папиросной бумаги. – Я нашла его в распечатках приказов, полученных Ефремовым из Москвы. Они позволят станции сойти с орбиты в течение трёх ближайших месяцев.
Королёв понял, что теперь и он не может оторвать глаз от столь ненавистной ему картины.
– Едва ли это имеет теперь значение, – услышал он свой охрипший голос.
И тут девушка горько разрыдалась, припав лицом к его искалеченному плечу.
– У меня есть план, Татьяна, – сказал он, поглаживая её по голове. – Ты должна меня выслушать.
Полковник взглянул на свой старенький «Ролекс». Сейчас они над Восточной Сибирью. Он вспомнил, как швейцарский посол подарил ему эти часы в огромном сводчатом зале Большого Кремлёвского дворца.
Пора начинать.
Отмахнувшись от ленты распечатки, норовившей обвиться вокруг головы, Королёв выплыл из своего
