Я, собственно, не свободен, — ответил Джим, чуть замявшись. — Но для вас и для хорошего обеда я, конечно, освобожусь, несмотря на ваш очень серьезный разговор. должен был обедать с одним приятелем, сейчас ему позвоню
Да, позвони ей. Где можно было бы хорошо пообедать'
Это зависит от того, дядя, сколько вы хотите истратить на наш обед.
Скажем, двадцать долларов? Это семь тысяч франков.
Даже восемь. Я меняю доллары по черному курсу. Надеюсь, вы тоже.
Не надейся, — строго сказал полковник. — И тебе запрещаю.
Больше никогда не буду!
Ты знаешь новость? Джи-Ар-Пэтерсон вчера взял первый приз.
Не может быть! — сказал племянник взволнованно. Он тоже увлекался лошадьми. Это была у него одна из немногочисленных общих черт с дядей.
Ты не читаешь газет! Быть может, ты не знаешь того, что идут тревожные слухи о состоянии здоровья Нэтив Дансера!
Что вы говорите?!
— Надеюсь, ничего серьезного. Это было бы слишком печально!
Такой лошади у нас не было со времени Мэн о'Уор! Кажется, он принес Вандербильту не менее семисот тысяч долларов. Где до него вашему Джи-Ар-Пэтерсону!
Ну, что ж говорить о Нэтив Дансере, — сказал полковник так, как если бы при нем очень талантливого молодого поэта сравнили с Шекспиром. — Уже шесть часов. Какой тут лучший ресторан?
Тут?! Вы предполагаете угощать меня в здешних ресторанах! Если б вы меня позвали на завтрак, мы еще могли бы Поехать в «Pavillon Henri IV» в Сен-Жермене... Там родился Людовик XIV. Вы скажете, что от этого кухня лучше не становится. Всё же у Линди на Бродвее Людовик XIV не рождался. Но по вечерам в Сен-Жермене такая же тоска, как в этой дыре. Я повезу вас в Париж.
Повезешь на чем?
Так как вы всё еще мне не подарили автомобиля, то я возьму на ваш счет такси.
Хорошо. А что ты вообще делаешь по вечерам?
Читаю по-латыни Спинозу с карандашом в руке, исправляю последний вариант теории Эйнштейна, размышляю о ведическом периоде в истории арийцев Пенджаба...
Полковник махнул рукой.
Покажи мне перед обедом вашу печь.
Какую печь?
Ту, где у вас сжигают документы. Это ведь рядом?
Зачем вам печь?
Не твое дело. Хочу взглянуть из любопытства.
В четырехугольной, не очень высокой кирпичной печи ничего интересного не было. Из нее вырывалось красноватое пламя, как раз что-то жгли. На дороге стоял казенный автомобиль, в нем сидели два офицера, француз и американец. Оба бегло внимательно оглядели подходивших людей.
В этом есть нечто символическое, — с торжественным видом, подняв палец, сказал Джим. — Тут сжигается зло мира!
Меньше бы ты нес вздора, — сказал полковник, впрочем очень благодушно. Своему племяннику он прощал даже то, что тот. очевидно, пробирался в intelligentisia.
VIII
Надеюсь, дядя, вы предоставите мне выбор блюд? — спросил Джим, когда они уселись за столик в углу ресторана. — Я закажу такой обед, какого вы отроду не ели!
В этом я несколько сомневаюсь.
Не отрицаю того, что вы и сами недурно разбираетесь в еде и особенно в винах. Но ваши сомнения будут лишены уж всякого основания, если вы разрешите и выйти из пределов двадцати долларов. Это не беда?
Не беда. Заказывай всё, что хочешь. Я рад сделать тебе удовольствие, хотя ты этого не заслуживаешь.
Действительно, не заслуживаю, — с полной готовностью подтвердил Джим. — Правда, я еще не знаю, за что именно вы меня будете сегодня ругать. Но ругать будете наверное, это ваше ремесло. И во всяком случае, вы будете совершенно правы... Я супа почти никогда не ем. Что вы сказали бы об омаре? Только не называйте его Homard a l'Americaine, вы меня опозорили бы! Надо говорить Homard a l'Armoricaine.
Это очень спорный вопрос. Он обсуждается давно.
Тут и обсуждать нечего. Стали бы французы называть блюдо в нашу честь! Они к нашим гастрономическим идеям относятся с полным презрением.
И напрасно.
Я сам так думал, пока не побывал в Париже. Дядя, а как насчет свежей икры?
Заказывай и свежую икру, — сказал полковник, опять махнув рукой.
Тогда я спрошу водки. Будет русское вступление к французскому обеду двух американцев.
Метрдотель и sommelier почтительно записали заказ: видели, что эти клиенты, хотя и иностранцы, знают толк в еде, разбираются даже в годах вин.
— Ну, сначала скажи, как ты живешь? Вид у тебя здоровый, веселый, счастливый. Так и надо.
Разумеется, так и надо. Мир пронизывают космические лучи счастья. Надо только уметь их находить! — сказал Джим. И говорит как intelligentsia. Очень горд своей фразой, верно это из его дневника», — подумал полковник с улыбкой.
Заведи себе трубку Гейгера... Мы должны сегодня серьезно поговорить.
Условимся так, дядя: вы начнете меня ругать только с десерта, зачем портить мне аппетит?
Я начну ругать тебя тотчас после водки. За твой аппетит я не боюсь. Но сегодня ты меня будешь слушать очень внимательно, я этого требую.
Хорошо. Однако до водки расскажите мне о вашей аудиенции. Я не сомневаюсь, вы мне сообщите всё, что генерал вам сказал. Вы знаете, что я нем как рыба.
Ты не сомневаешься, что я тебе ничего не сообщу. Впрочем, одно ты можешь знать: положение в мире очень серьезно.
Это я слышал и без генерала. Ничего интереснее вы не знаете?
Если и знаю, то не для передачи тебе.
Газеты пишут каждый день, что война вполне возможна. И этому совершенно не верю. Никакой войны не будет.
Тебе, конечно, лучше знать. В случае войны Россия выставит двести дивизий, затем очень скоро еще сто, а дальше доведет свою армию до пятисот дивизий.
Тоже читал в газетах. Но все эти дивизии перейдут на пашу сторону. В России ненавидят дядю Джо.
Так действительно говорят перебегающие к нам советские люди. При этом они неизменно добавляют, что необходимо только, в случае войны, располагать к себе русское население и повторять, что мы никак не стремимся к расчленению России. Мы им, разумеется, очень благодарны за полезные советы, но мы делаем поправку на то, что эти люди перебежчики.
Да насколько я могу судить, вся ваша работа, дядя, основана на перебежчиках. Что вы делали бы без них?
Именно «насколько ты можешь судить». А ты судить не можешь и не имеешь права. Что ты о моей работе знаешь?
Знаю мало, но думаю, что не вам ругать перебежчиков. Кроме того, к России наши западные понятия
