— Да вот… Гараж, говорят, строишь. Пришел наняться…
— Ты мне не нужен, — сказал Ящик, как всегда категорически. — Я уже каменщиков нанял… Квалифицированных.
Автомобиль стоял под брезентом, за горой кирпича, как сказочная загадка. Поднять угол брезента, и загадка откроется.
— Какого цвета? — спросил Алеша.
— Фисташка.
— Покажи.
— Поеду — увидишь.
— Пассажиров возить будешь? В этом бизнес?
— Не твое дело.
— А зачем купил автомобиль? — не отставал Алеша.
— И дом сооружу, каких вы еще не видали! — напыжась, сказал Ящик, не чувствующий ни насмешки, ни подковырок. — И женюсь на Наде.
— Для этого мало дома, — тихо и серьезно, скорее сочувствующе, чем насмешливо сказал Алеша. — И автомобиля мало. Еще нужна…
Он не договорил.
— Любовь? — покровительственно и чуть иронически спросил Ящик. — Так ведь я по любви все делаю… Ха! — громко усмехнулся он, сунул руки в карманы, повернулся и ушел.
А бизнес его оказался в другом.
Однажды Алешу, бредущего со стройки, на слободской улице досадливо окликнул незнакомый голос:
— Эй! Где тут Гутап?
Человек стоял у машины. В вечерних сумерках Алеша не разобрал, «Москвич» или «Жигули». Тем более светился только один подфарник. Гутап! Какой еще Гутап? В памяти всплыло, что было когда-то такое главное управление тракторной и автомобильной промышленности, что ли, Гутап. Откуда тут Гутап, в слободке? И он спросил:
— Какой Гутап?
— Степан.
— Ящик?
— Какой ящик? Зачем? Мне подфарник нужен. Я же русским языком говорю — Гутап!
Скоро перечеркнули детское прозвище Степана. Ящик повзрослел и стал Гутапом. А гараж его превратился в склад с полками, густо забитыми запчастями для легковушек. Нигде нет — ни в магазине, ни у магазина. Ни даже на техстанции. А у Гутапа есть. За другую цену, конечно, но поймите: Гутап на дом копит. Что нужно? Он же и для вас старается. Если сейчас нет, так завтра будет.
Степан совершал регулярные набеги на соседние города, готовил дальнюю поездку в Москву, связей пока там не хватало, но это дело наживное… При слове «Гутап» любой слободской мальчишка направлял людей к его гаражу. Степан осматривал приезжих из окна, а тогда выходил.
— Я ведь для себя берегу, — говорил он новичкам.
— Пожалуйста, посмотрите… Может, найдется!
Ящик пожимал плечами:
— Навряд ли…
— Я не поскуплюсь… Пожалуйста!
— Если найдется, выручу…
И выручал. И наживался. Еще и квартиру купит в доме, который строит он, Алеша. Невольно думалось: что же ты, Алешенька, сорвался и отказался от бизнеса. Невезучий?
А вечерами фисташковый «Москвич» дежурил у библиотеки. В смотровом стекле плавали разноцветные огни. Алеша натыкался на «Москвич» все чаще, когда заходил за Надей — они повадились в кино, вместе было веселей скучать.
Однажды Надя вышла из библиотеки и услышала, как приказ:
— Садись! — И автомобильная дверца открылась.
До самой слободки Степан молчал, только музыка в приемнике играла, а он сказал, когда фары коснулись лучами богминской решетки:
— Надя! Ты все знаешь. Чего зря говорить про это?
Такой он был значительный, что Надя едва удержалась, чтоб не прыснуть.
— Про что?
— И про Алешку, между прочим. Анка сейчас слиняла, но обломает зубы и вернется… Поглядишь тогда на Алешку…
— А если не вернется? — спросила Надя.
— Куда она денется? — засмеялся Степан.
Надя не ответила, и он сказал:
— Ладно, не вернется… Все бывает! Ты интересуешься Алешкой, известно, но ты открой глаза, посмотри — кто он и кто я…
Фары «Москвича» погасли.
— Я тебе гарантирую цветной телевизор, — без претензии сказал Степан.
— А дом?
— Само собой, — сказал Степан. — Ха! Куда ж девать телевизор, если дома нет? Но это быт. А телевизор — это для души…
Надя трудно вздохнула, как будто ей в самом деле стало невмоготу от какой-то невидимой, но ощутимой тяжести.
— Ой, какой ты дурак, Ящик!
И даже забыла, что хотела прыснуть, а Гутап сказал:
— Дурак, что вслух говорю об этом? Или, может, думаешь, меряю на это свои чувства? Нет, не меряю. Меня тоже учили, и я знаю, что их ничем не измеришь. Но еще Бальзак сказал, между прочим, библиотекарша, что любовь доказывается рублем. И не надо от него прятать глазок, если ты женщина своего века.
— От Бальзака?
— От рубля, — сказал Ящик, не поддерживая ее веселого настроения. — Смейся, смейся… А потом он над тобой посмеется…
— Кто?
— Век, — бухнул Ящик. — Посмеется!
— Обязательно? — теперь, она спросила его серьезно, вроде бы перестав считать дураком.
— Обязательно. Мир поумнел, Наденька. Все встало на место. Люди потрезвели.
— Оттого и пьют больше, чем пили?
Степан долго хохотал, булькая, как будто из его выпуклой груди, как из бочки, вырывались пузыри.
— Оттого! Правильно! Точно! Все им сделалось яснее, для приятного настроения не хватает ни слов, ни снов. Что делать? Надо взять в себя спиртного, чтобы взор затуманился! И берут! Еще как!
— Для чего?
— Я ж сказал… Для поэзии! Человек всегда стремится вверх.
— Угу. Отрывается от земли, — усмехнулась Надя.
— Но зачем отрываться? — спросил Ящик. — Лучше в этом видеть…
— Поэзию? — перебила Надя.
— Угу.
— В автомобиле?
— Во всем. В земной жизни, — твердо сказал Степан. — Другой не будет!
Надя помолчала, а он добавил помягче:
— Тебе далеко ходить не надо. Погляди на родителей. Зачем-то ведь жили старики!
— Они еще живут!
