— А какие удочки? — спросил Нефедов.
— Бамбуковые, из Москвы. Складные. Шик-модерн!
— Беру! — не удержавшись, взвизгнул Нефедов.
— Пятерка за штуку, — предупредил старик. — И пять штук — махом!
А Нефедов ощупал карман своей клетчатой рубахи на груди и ответил без обиняков и рассуждений:
— Как раз!
Остановились у некрашеных ворот, и за ними тут же орудийным лаем начал исходить невидимый сторожевой пес.
— Кусается?
— А как же! Но ты не бойся, — утешил старик, видя, как топчется покупатель, пока сам он крутит ключ в калитке. — Не бойся, потому что днем пес на цепу.
Пес был великорослый и нервный, перебирал лапами у своей конуры в углу двора, вроде застоявшегося коня. А двор — чистый, с железным гаражом, который уютно обсели голуби, с козлами для пилки дров среди березовых поленьев, лежавших навалом. У крыльца устроился самовар на кирпичной подставке.
— Цыц! — приказал старикашка псу, который все еще гавкал душераздирающе. — А ты не двигайся, сынок. Замри! Оно и перестанет.
Нефедов замер возле самовара, и собака, брякнув цепью, действительно затихла. Он хотел было обтереть платком мокрую шею, но собака, вспрыгнув, сейчас же бахнула. Так и осталась шея невытертой.
Старикашка, скрывшийся в доме, долго не появлялся, и пришлось держать руку с платком на весу. Наконец он вынес на крыльцо удочки. Бамбуковые. Одна лучше другой. Под оглушительный лай пса Нефедов приблизился, с благодарной улыбкой протягивая старикашке двадцать пять рублей.
— Вы не знаете, как выручили меня, отец. Я вас расцелую! — сказал он старику и обнял его.
Пес разлаялся, и на крыльцо, пока Нефедов целовал старика, вышел дядька в майке-безрукавке, босой, с комочком волос под расплющенным носом, и спросил:
— А чего это оно разрывается, чудище? — и увидел Нефедова. — Я думал… покупатель ушел…
Договорил он уже вполсилы. Что-то неблагополучное в том, как они смотрели друг на друга, уловил старикашка и с упреком сказал:
— Васятка!
— Здравствуйте, Васятка… — первым пришел в себя от шока Нефедов. — Не узнаете?
— Кого?
— Меня. Я — Робинзон!
Васятка глянул на гостя сумрачней, из стороны в сторону подергал под носом волосяным пучком и прогудел:
— Если у вас не все дома, то не надо шутить.
— Позвольте! — сказал Нефедов и обратился к старикашке: — Понимаете, именно он отобрал у меня удочки. Назвался рыбнадзором и отобрал. И он же… то есть вы… мне же… за двадцать пять рублей. Ха-ха- ха!
Многократно отражаясь в самоваре, старикашка зализывал самокрутку:
— Уходи ты подобру-поздорову, милай. Удочек мы не покупаем, и напрасно ты их нам притащил.
— Еще ворованные небось, — фыркнул Васятка, а старик сказал:
— Мы себе ореховые удилища режем, бесплатно!
— Я их принес? — спросил Нефедов, тряся головой.
— А кто же?
— Когда?
— Сичас.
— Вы же сами меня назвали покупателем. Сичас, как вы говорите. Васятка!
— Папаша, вы слышали? — спросил Васятка старика.
— Не слышал. Помолиться могу.
— Топай! — с крыльца зарычал на Нефедова Васятка. — Еще и цена небось спекулянтская! Можем и в милицию заявить…
— На меня?
— А то! — угрожающе вскрикнул старикашка. — Всякие ходют тут по дворам, удочками вразнос торгуют!
Нефедов посмотрел на деда, на Васятку и вдруг сплюнул:
— Тошно на вас глядеть.
— Папаша, — устало сказал Васятка, — спустите кобелька!
И Нефедов зашагал к воротам под лай пса, но у калитки остановился:
— Эх, вы! В кибернетике — новое поколение машин. Люди в космос летают, а вы!
— Топай!
Он шагал по улице, совсем раздавленный, разбитый, жалко сутулясь, и не мог поверить себе, что все это было. Но — было! Над ним проплывали древние деревья, и он попадал то в тень, то под солнце. Шел и шевелил губами… Убеждал себя, что держит путь прямиком в милицию, все расскажет там…
Он схватил за плечо мальчишку, гонящего мимо железный обруч проволочной каталкой, как гоняют их все мальчишки на всех улицах всего мира, сжал и спросил:
— Где ближайшая милиция?!
Обруч съехал на мостовую и упал, забренчав на булыжнике.
— За углом — налево…
За углом он и правда увидел вывеску, висевшую, как железный флаг, над каменным крыльцом: «Милиция». У крыльца застегнул пуговицу на воротнике. И как раз из отделения вышел милиционер и спросил юношеским голосом:
— Вам что, гражданин-товарищ?
— Н-ничего… Просто гуляю, — прозаикался Нефедов, взяв удочки на плечо. — Любопытно!
— Что тут может быть любопытного?
— Дом какой интересный! Колонны наполовину в стенах… Что здесь раньше было?
— Спросите чего полегче, — засмеялся милиционер и бравым движением расправил гимнастерку под поясом.
Уже на катере, уходившем от берега, Юрий Евгеньевич еще раз пожалел, что не о том заговорил с молодым милиционером, но внутренний голос прозвучал в оправдание: «А-а, отдыхаю я! Без меня разберутся с этим Васяткой».
А ночью ему приснился странный сон, который он запомнил. Первый в жизни. Как будто, застегнув пуговицу, он все же поднялся по ступеням просторного крыльца, вошел в милицию и потребовал, чтобы его пустили к начальнику.
Ему показали на дверь с надписью «Начальник». Надпись, надо сказать, была какая-то пугающе несолидная, буквы кренделечками, с завитушками. А когда Нефедов вошел, он обомлел от жути и хотел тут же бежать, но ему успели предложить:
— Садитесь!
Дело в том, что за столом красовался не кто-то, а он сам, Нефедов, и это он сам себе и предложил садиться. И вошедший Нефедов — в клетчатой рубашке, обыкновенный смертный — сел, а Нефедов из-за стола — в генеральской форме, от которой в глазах рябило, спросил:
— Что у вас?
Мямля и переминаясь в кресле, Нефедов-обыкновенный кое-как рассказал Нефедову-генералу, что с ним случилось, считая, что генерал поймет и возмутится — свой человек все же как-никак — и прикажет сейчас же выстроить целый батальон милиции против Васятки, учитывая, что там и пес, но генерал, ангельски улыбаясь, ангельски спросил:
— А зачем?
— Что?
