— Ну вот, приедете куда-нибудь ночью, станете умолять…
Их окружили любопытные, спрашивали, что случилось. Нефедов обреченно опустил глаза и вздохнул:
— Прошу вызвать милицию.
Низкий, круглый как шар, на коротких ногах, с планшетом на боку, сержант Докторенко явился в полной форме. А заговорил пискляво, ну прямо-таки дискантом. Нефедов и понятые — уборщица и один из любопытных — поднялись с ним в номер, и прежде всего был написан протокол осмотра: номер имеет одностворчатую дверь с врезным замком, две кровати…
— Он на той спал! — показал Нефедов. — Не мешайте, товарищ.
— Извините…
…шкаф, который пуст, круглый столик со скатертью, пепельницей и графином…
— А зачем?
— Что? — пропищал Докторенко.
— Все это!
— Для порядка.
Докторенко попросил понятых считать себя свободными и стал заполнять другой протокол, в котором записал адрес Нефедова и то, что он живет с женой, сыном и бабушкой.
— Бабушка ваша или внука?
— Моя.
— Ваша бабушка или мама? — почему-то не поверил сержант.
— Бабушка! — крикнул Нефедов. — Мама моей мамы!
— Значит, жива еще? — обрадовался Докторенко, словно узнал о доброй знакомой. — Ясно!
— Какое это имеет значение? — процедил сквозь зубы Нефедов.
— Разное, — невозмутимо пискнул сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем в потолок. — Указание сверху… Не помню точно, с какого года, всех родственников приказано записывать.
— Пока вы записываете, — простонал Нефедов, — вор за тридевять земель удерет! А сейчас он, может быть, продает на базаре мой пиджак.
Докторенко без звука улыбнулся и подождал, пока перекипит пострадавший.
— Вы — нервный человек, я заметил, — похвалился он своей наблюдательностью. — Преступник — не дурак, чтобы с вашим пиджаком сразу же спешить на базар и попасться. Ну, зачем ему эта самая торговля, когда в вашем пиджаке, по вашим показаниям, уже были наличные? Преступник, если хотите знать, самый умный человек, — тут сержант Докторенко спохватился и добавил, что в своем деле, конечно.
А Нефедов понял, что он глупее преступника и, уж само собой, сержанта Докторенко.
— Давайте приметы, — попросил тот.
— Вора?
— Соседа. Вором его назвать еще нельзя. Не доказали. Сейчас гуманизм.
Нефедов вспомнил молодое лицо парня, блестящие глаза, зараженные неуемным любопытством, и сказал устало:
— Курносый…
— В Ливнах половина — курносые, — проворчал сержант своим мышиным голоском, — посмотрите на меня… Как одет?
— Да он голый лежал! Под простыней. Я его и не видел толком. Только нос да ноги. Ноги черноволосые!
Но про ноги сержант записывать не стал, и Нефедов, приобщаясь к делу сыска, понял — не станут же поддергивать брюки у всех курносых, чтобы проверять, какие волосы на ногах.
— Ясно, — словно бы поставил точку Докторенко, собирая бумаги. — Надо бы, Юрий Евгеньевич, пиджак надевать, когда идешь на улицу. Себе и другим спокойнее.
Нефедов не стал с ним спорить, как схватился по этому поводу с директором гостиницы час назад.
— Я уехать хочу.
— Найдем пиджак — уедете. Посидите часик… Я займусь.
Нефедов хотел пожаловаться, что еще не завтракал, что у него — ни копейки, но постеснялся. В слове «займусь» ему послышалась надежда, и он проникся к сержанту благодарностью.
Он обхватил лоб ладонью, проверяя, не слишком ли горячая у него голова, оперся локтем о стол, задумался и стал ждать. Вспоминались и лезли в глаза то кувшинки на далеком озере, то пес, лаявший на каждое шевеление, то машины, гибнущие на совхозной свалке… Заглянула в номер уборщица, спросила:
— Курить хотите?
Нервничая, он давным-давно извел все свои сигареты и спички, так что уборщица, деловито вытряхнув папироску и положив на стол спички, утешила.
Он чиркнул спичкой, и вдруг, словно бы вырвавшись из-под контроля, перед ним во весь рост встало то, о чем он старался не думать, но что еще ожидало его. На заводе, куда он вез дефектный акт. Дома, где Вера спросит о квартире, а о ней можно уже помалкивать. Может быть, и Вера уйдет от него? Зачем он, правда, ей, такой недотепистый?
Всю ночь и все утро он отгонял от себя эти мысли, то обмирая от страха, то понимая, что не мог поступить иначе. Хождение с командировочным даже радовало тем, что отвлекало. И вот… За окном помаячил и укатил из Ливен его поезд. И сержант Докторенко наконец вернулся. Без пиджака…
— Почему я такой невезучий? — спросил его Нефедов. — Где какая нелепость — там и я!
— Невезучесть — это суеверие, — пропищал Докторенко, останавливаясь у окна. — Примеры есть?
Нефедов рассказал ему про сказочное озеро, про Васятку, про удочки, которые он сначала отдал жулику, а потом у него же купил.
— Дорого?
— Двадцать пять.
— О-го-го! — сказал сержант Докторенко — внезапно почти басом. — Заявили хоть на этого жулика? Заявили, конечно!
— Связываться не хотелось…
— Вот за это вы и наказаны! Сами спрашиваете с нас, а сами…
— Это еще не все. Мне и на работе будет. Обязательно!
И он рассказал про машину, про дефектный акт, и сержант пораженно и звонко пискнул:
— Так это… Юрий Евгеньевич! Вы же… ну, это… вы же… молодец! Я вам и пиджак лопну, а найду! У меня жена на свекле работает!
Но Юрий Евгеньевич горестно вздохнул и пожаловался ему:
— Мой поезд ушел…
— Утром ушел харьковский, — нервничая, даже губы покусывая, размышлял Докторенко. — По моей версии — ваш пиджак с ним и уехал. Были бы приметы надежней — послали бы вдогонку телефонограмму. А то — курносый… Посмотрите этих… — Он подошел к столу и разложил перед Нефедовым три фотографии. — Курносые… Из личного, так сказать, архива.
На фотографиях были такие курносые, что даже Нефедов не удержался от слабой улыбки.
— Этот должен быть в отдаленных местах. Этот — и не знаю где. А этот — у нас, но завязал в переносном и самом прямом смысле. Веники в артели вяжет!
— Его здесь нет, — ответил Нефедов таким плачущим голосом, что сержант всполошился:
— Что с вами, Юрий Евгеньевич?
— Я голодный, понимаете?
— Голодный — это ерунда! — отмахнулся Докторенко. — Пообедал, и не голодный! Пошли ко мне обедать. Ясно?
