Невысокая, но еще румяная на вид, Натя-аппа привычно металась по хозяйству. Вот ее юркая фигура вошла в амбар, нашла янтарную пшеницу, а в ответ на те действия уже кудахчут, хлопают крыльями куры. Еще через несколько минут задымится печь, обдавая тебя запахом дыма, гари и сажи, и в печке окажется закопченный чугун. Руки работают быстро, метко, но в голове по-прежнему витают, вихрятся беспокойные мысли: «Даст сегодня бригадир лошадь, аль нет? Ежели не даст, пропадет дело, а возможно, и дрова… Народ нынче ненадежный, какой-то злой — зараз утащит все! А ведь бригадир мог бы пойти и на уступки… Но чувствует, стервец, что по нраву мне. Вот и мутыжит, тянет неизвестно что, цель его стара, как мир: вырвать и высосать от одинокой женщины все. Эх!» На глазах у женщины появилась подозрительная пелена. Идут, текут годы, раз за разом увлекая молодость и силу, а впереди по-прежнему пустота и полное отсутствие надежд. Вспомнила вдруг, как в войну наравне со всеми пилила лес. Работа была трудной, адской, но в ту пору молодость бурно клокотала в ее теле и вместо печали в сердце теплилась надежда. На счастье и перемены в жизни.
Еще вспомнилось, как по окончании войны, через месяц-другой, она ворвалась в дом и с плачем обняла мать — осталась жива, не погубили ее проклятые лесозаготовки, как было думала она в пору отчаяния. И снова засветило солнце, после бури вновь настал час созидания, и Натя вновь улыбнулась, встретившись нечаянно с Юрой Капитоновым — молодым видным фронтовиком, да к тому же, с орденами да медалями на груди. Он был подлинный герой, сей участник боев за Кенигсберг. Хотя и не суждено ему было войти в Берлин и на рейхстаге оставить свой автограф, но все равно он был оттуда, из всепожирающего пекла. И, верно, не предполагал воин, что со временем в селе он станет для девчат Полярной звездой, неким божеством, которое отныне должно было зорко следить за собственными поступками. Да что там поступки — девчата ловили каждый его шаг, каждое движенье мыслей. В те далекие и милые годы еще блаженствовали посиделки, на них налетала вся молодежь, и существовали они на каждой улице села…
Юра жил на соседней улице и как истинный джентльмен на посиделках чужих не бывал. Поэтому, наверное, оттягивались до поры до времени его любовные встречи с Натальей. Ходили слухи, что он якобы влюбился в Настю Воробьеву, в красивую и ходкую особу. Но также было верно и то, что Настя сторонилась работы, но зато имела сильную охоту до веселого застолья. А Юре эти слухи хоть бы что — к Насте он повадился надежно.
Посиделки в ту пору для Натальи гремели рядом, у одинокой старушки. В единственной комнате вполсилы горела керосиновая лампа, заменившая деревянный лучок, что доселе применяли для огня. К стенкам жались девчата и занимались кто чем, — без работы здесь еще никто никогда не сидел. Но между делом не упускали из виду и новости села. Тонкий наблюдатель четко бы засек, как подчас дивчина юрко оглянется по сторонам, несколько примет небрежный, отвлекающий вид и, наклонившись к подруге, начнет ей шептать «новейшие» сплетни, которые впоследствии переходят из уст в уста, и, глядишь, эдак через часок все уже знают об этом. Подчас здесь берут истоки неправдоподобные, явно выдуманные сплетни, но они, к удивлению многих, разрастаются, приобретают крылья, пока кто-либо, всерьез ими заинтересовавшись, не констатирует: сказанное здесь не более чем «липа». Именно в такой час и возник перед дверью Юра. Возник на чужих посиделках с дружками, несколько приземистыми против него, к тому же с Настей. Парни легко вошли в дом, красные от ходьбы и мороза, скинули фуфайки. Присутствующие смекнули: парни «навеселе». Юра устроился с Настей, попытался обнять ее. Правда, шутя, но сей непотребный поступок многим пришелся не по душе. Особенно местным, которые стеною вставали за собственную честь, и которые насчет Насти, верно, держали свои мысли. Один из них — скуластый, крепкий — поднялся, исподлобья, зло взглянул на Юру:
— Еще будете шуметь — придется вынести… Юра притих. Понимал хлопец, что их слишком мало, чтоб затевать дебош. Он медленно встал, не спеша оделся и приказал Насте:
— Пойдем отсюда…
— Может, не стоит? Не хочу я…
Всем было ясно как божий день: Насте неудобно сразу же уйти. Ведь и погреться как следует не успели. Она мялась, увертывалась от четкого ответа, но все же нашла в себе силы отказать Юре. А хлопец вспыхнул огнем:
— Если еще встречусь с тобой, пусть отрубят мне голову… На этом — точка!
И он кивнул дружкам. Видно, имел желание смыться, да остолбенел вдруг: разве скроешься с глаз с таким позором? Ежели уйдешь — местные даже мелкую кость не оставят в покое: все перемоют и перегрызут. Но вот его взгляд прошелся по девкам, выбрал одну, и он назло всем подсел к ней, намереваясь заняться разговором. Румяная девушка с несколько плоским носом (это и была Наталья) турнула его взглядом. Чего он от нее хочет? Уж не желает ли заигрывать с ней, словно с непотребной девкой? Губы дивчины надулись, сжались, и она ушла в работу — на соседа более не обращала внимания. Лишь в груди зазвенело от пожирающего взгляда Насти.
Юра говорил Наталье пустяки, плел несуразицу — лишь бы делать вид, что занят ею по горло. Наталья понятия не имела, как отвязаться от столь вредного ухажера. «Боже мой, что скажут про меня? Подумают еще, что я отбиваю столь знаменитого кавалера… И зачем мне это надо?»
Зачем надо? Разве ты забыла, как мечтала и доселе мечтаешь о нем? Все в этом мире преходяще. Дай только срок, как все превращается в пыль, в ничто. Лишь любовь остается, если, конечно, она настоящая и крепкая как сталь. Вот и думай голова: имеешь ли ты право рисковать любовью, когда она вот здесь, рядом? И засветились поневоле Натальины глазки, зажглись призывным огоньком. Она оторвалась от работы, еще более покраснела и, несмело взглянув на Юру, пробормотала:
— Настя вон обижается…
— При чем здесь Настя? Я же говорил о встрече… Когда встретимся? — холодно, расчетливо шепнул Юра.
— Никогда! — еле вымолвили девичьи губы. И тут же она пожалела: зачем отрезала столь быстро?
— Как это никогда? Зря ты, Наталья… С Настей уже покончено. Жизнь начну сначала… Все перечеркну и начну сначала. Поверь! — Голос Юры потеплел, в нем сквозила искренность. Всю пору, наверное, он и в самом деле верил собственным словам…
Как только дело входит в колею, начинает исправляться, так сразу же возникают заторы — подобное не раз за собой наблюдала Наталья. Вот и сейчас предстал перед ней неотвратимый рок. Предстал в виде собственного брата, Павла. Он, вызнав про установившиеся отношения с Юрой, почему-то дело понял по-своему: Юра заимел желание обесчестить девушку и бросить. Вывод напрашивался сам собой: надо его проучить и поставить «на место», дабы он и вовсе забыл про Наталью. Шестнадцатилетнему Павлу все это представлялось делом легким и осуществимым, а самое главное, нужным и обязательным. Он, по обыкновению, к вечеру надел все лучшее, волосы смазал коровьим маслом, собрал дружков и отвадил наконец Юру от любимой сестры. Наверное, ему и в голову не пришло, что своими действиями чуть было не погубил демоническую любовь, силу которой еще не представлял никто, даже сама Наталья.
И вот дьявольская сила, до поры до времени сжатая в стальную пружину, дает внезапно о себе знать. Но только уже летом, в знойную сенокосную пору. В тот год к сенокосу приступили рано — кто не помнит послевоенную засуху, внезапно напавшую на Поволжье? Потребно было спасать траву, хоть толику вырвать у природы, которая почему-то вдруг повернулась спиной к истинным трудягам. Люди трудились без отдыха, несколько раз даже ночевали в заливных лугах — до того стало жаль времени. В одной из таких ночевок и свиделась Наталья с Юрой. В округе злодействовал зной, лишь к вечеру несколько наступала прохлада. Мужики да бабы коротали ночь под телегами, где пахло мятой, душистой ромашкой и бог весть еще чем. А молодым было не до сна: их уже манили костры, веселье и утренние зорьки на тихих просторах Булы…
Вспомнилось, как с Юрой она шепталась в ночи. Сено шуршало и кололо, но душа Натальи пела и плясала, и казалось, нет на всем свете более важного, чем любовь… А в жалкой, высохшей речушке горланила квакушка, выкрикивала счастье и, пожалуй, тепленький уголок для молодых тоже.
Они исступленно целовались, клялись в любви, в верности наконец. Наталья именно так и представляла себе рай земной — везде знакомые, возбужденные голоса девчат, причудливая темень, потухшие костры — дым от них еще сладко ощущался в груди. Казалось, их счастье разделяет и незнакомая птичка, резко вспорхнувшая из-под кустов в то бессмертное предрассветное утро… Это нежное,
