– Я хотел рекомендовать вам попробовать. – Он убрал портсигар. – Что ж, оставлю вас в покое. Всегда к вашим услугам, конечно, – усмехнулся он, кивая на фотоснимок в газете.
Я поглядел ему вслед, выждал минут десять, попивая кофе, затем отправился в свой номер, переобулся в сухие ботинки, в уме перечисляя все “за” и “против” того, что я собирался проделать. Затем за несколько минут до срока поймал легкую музыку, транслировавшуюся “Евросаундом”.
На бланке отеля я написал:
“Повторяю: никакого прикрытия. Хенгель вошел в контакт со мной. Мне это не нравится. Брэнд вошел в контакт со мной и остается здесь. Это мне тоже не нравится. Повторяю: действую в одиночку”.
Музыка прекратилась.
Я прервал донесение.
“Португез каннинп”: 388. Минус 1.
“Цай-Сульфа”: 459. Плюс 7.
“Квота Фрейт”: 793 5/8. Плюс 10 5/8.
“Ронэлектрик”: 625.
Я выключил приемник. Сказано было следующее:
“Соблюдайте все предосторожности. Вы за красной чертой”.
Я закончил рапорт:
“Если моя линия поведения не вызывает одобрения, вам стоит лишь сказать об этом и отозвать меня. К.”
Они злили меня, и это никуда не годилось, ибо посторонние эмоции во время операции мешают здраво размышлять. Я лишь упомянул Хенгеля, сказав, что он вошел в контакт со мной, и скрыл, что отделался от него в течение нескольких минут. Я не хотел, чтобы его наказали, а желал только, чтобы он убрался с моего пути. Но все это злило меня. А тут еще Брэнд связался со мной, хотя чертовски хорошо знал, что я “горячий”. Даже если в резидентуре не предупредили его, он должен был понять это сам, как только увидел газеты. Теперь и резидентура разозлила меня. “Соблюдайте все предосторожности”. Иными словами, не рискуйте рассекречиванием, не прибегайте к рискованным методам (к которым я уже прибег). “Вы за красной чертой” – означало, что я подставляю себя под неприятельский огонь.
Пусть делают что хотят, пусть попробуют вытащить меня из игры. Это им не удастся. Я отправился на поиски Цоссена. Они сами дали кость собаке.
Проехав на своем “фольксвагене” до Вильмерсдорфа, я там опустил в почтовый ящик свое сообщение. Затем запер машину и остаток пути до дома Инги прошел пешком, злясь в конце концов на самого себя, так как я шел к ней вопреки всем здравым доводам, которые перечислял в уме.
8. Инга
Не прошло и суток, как они пошли по моему следу.
За это время были кое-какие признаки того, что они окружают меня, и я был этим доволен и готов к встрече.
Я вернулся от Инги за полночь. Она была на грани, но старалась не показывать этого. Пса она отправила на место. Инга сказал ему: “свой”, и Юрген удалился, даже не взглянув на меня. Мы сидели вдвоем, потягивая вино и слушая разные пластинки, которые она оставила для меня, мрачные мелодии, которые шли ей – задумчивой и циничной. Она была одета в плотно обтягивающий костюм, с замком- молнией от шеи до поясницы. Обнаженное тело было бы менее выразительно.
Легенда осталась прежней: я представитель Красного Креста, разыскивающий родственников беженцев, умерших в Англии. Она дважды заговаривала о “Фениксе”, а во время одного из своих горьких воспоминаний упомянула о Ротштейне. Я немедленно взял это на заметку; я не знал, что Солли в Берлине. Обязательно надо повидать его.
Улицы, покрытые талым снегом, были пустынны. На небе появился серп луны, косящий темные облака. Разноцветные неоновые рекламы бежали над отсыревшими зданиями, и Крейцберг плыл в небе, словно зеленый остров.
“Фольксваген” находился там, где я его оставил, – на Гогенцоллернплац. Я проверил на ощупь ручки дверцы и замочную скважину – нет ли зазубрин на металле? Спичка, которую я засунул в петлю передней дверцы у сиденья водителя, была на месте. К машине никто не прикасался.
Я поехал на юг через Штеглиц и, заметив следовавшую за мной машину, повернул направо. Машина не отставала…
Значит, хотя мой “фольксваген” не тронули, за ним вели наблюдение.
Это был “ДКВ–Ф–12 Фиртюрер” цвета пушечного металла с голубым отливом; четыре кольца Автосоюза были отчетливо видны на красных предкрыльях. В машине сидел один человек.
Итак, вот оно, первое свидетельство того, что они начали наступление на меня. Наступление, не более того. Убивать меня они не собирались, иначе я был бы мертв к этому времени. Я придерживался мысли, что они достаточно умны, чтобы не прикончить меня за то, что я причастен к судьбе Раушнига, Шрадера и Фогля. Несколько сот военных преступников были осуждены федеральными судами с тех пор, как Лондонское соглашение вошло в силу, и никто из сотрудников комиссии “Зет” не был убит. Если бы они начали террор, это могло повести к малой войне, а, как мне кажется, “Феникс” пока что предпочитал держаться в тени. Люди, подобные Шрадеру и десятку других, которые решились наложить на себя руки, сделали это под давлением своих единомышленников или просто устав от вечного ожидания стука в дверь. Кеннет Линдсей Джоунс и четверо других наших людей были убиты потому, что мертвецы не могут сообщить ничего ценного своему руководству. Они боялись, что КЛД кое-что узнает, а он был достаточно ловок и увертывался от них, и они решили остановить его.
Со мной все было иначе. Они не знали, что меня интересует Цоссен. Им было известно только, что незнакомое лицо неожиданно появилось на первой странице газет рядом с Раушнигом, и что то же самое лицо имело какое-то отношение к смерти Шрадера и аресту Фогля. Сотрудники полиции “Зет” были им хорошо известны. Пока что они не знали, кто я такой, и хотели познакомиться поближе.
