Яркий, словно только что заостренный.
– Ага, – сказал мистер Дудни, – чем ближе к земле, тем больше видишь. Я их часто находил. Тут у нас говорят, будто их мастерили эльфы, а мне сдается, что люди – такие же, как мы с вами, только жили они давно. Эти штуки приносят удачу… Ну, скажите-ка мне теперь, могли бы вы вот так же славно выспаться там, у себя, под деревьями, куда перебрался ваш отец?
– В лесу и спать не хочется, – сказала Уна.
– Тогда что в нем хорошего? – хмыкнул мистер Дудни. – Этак можно и в сарае весь день просидеть. Загоняй, Джимми, загоняй!
Ровная возвышенность теперь уже не казалась такой плоской и голой, как в полуденный зной: то здесь, то там открывались тенистые ложбинки и выемки. Свежий морской ветерок смешивался с ароматом тимьяна, ослепительно сияло закатное солнце, и высокая трава под ногами отливала золотом. Овцы знали дорогу к загону; проводив их, Младший Джим вернулся к хозяину, и вчетвером они зашагали домой, задевая ногами сухие венчики ворсянки и волоча за собой исполинские вечерние тени.
ПЕСНЯ МУЖЧИН ПАСТУШЬЕГО ПЛЕМЕНИПрежде, Зверя увидав, прочь бежали мы стремглав,Наше скверное оружие кляня.Хуже в мире нет напасти, чем у зверя быть во власти, —Да ведь зубы у него острей кремня!Свист кремневых стрел непрочных не страшил воров полночных,Только скалились они: мол, не возьмешь!Но теперь, но теперь – берегись, коварный зверь!С нами тот, кто принес Поющий Нож.Вот идет он сам и следом тень – не задень!В честь него устроим нынче пир.Пусть теперь бросает Зверя в дрожь – вот он, Нож! Вот он, сам великий бог Тир!Долго, долго думал бог – и придумать все не мог,Как избавить свой народ от Злого Пса.Человек (он был уверен) должен сладить с диким Зверем,И отправился он в Темные Леса.У людей в тени древесной видел он клинок чудесныйИ решился раздобыть его для нас.За клинок в краю далеком заплатил он правым оком, —С нами тот, кто народ от Зверя спас! 
Расскажите мертвым и живым – верх за ним!Пусть об этом знает целый мир.Пусть теперь бросает Зверя в дрожь – вот он, Нож! Вот он, сам великий бог Тир!Наши жены с детворой даже сумрачной поройБез опаски смогут выйти погулять.И пасти мы сможем стадо где угодно, и не надоПеред стрижкою охрану выставлять.Есть обеими руками, спать обоими глазами,Жить без страха сможем мы теперь:Побежден убийца злой, Серый Дьявол, Вор Ночной,Устрашился и бежит коварный Зверь!Да-да-да! Клыкастый Пес хвост поджал, повесил нос —Прочь бежит от нас теперь свирепый Зверь! Подпевай:Вот идет он сам и следом тень – не задень! В честь него устроим нынче пир.Погляди, бросает Зверя в дрожь – вот он, Нож!Вот он, сам великий бог Тир! 
ФИЛАДЕЛЬФИЯФиладельфия давно уже не та,Мой рассказ о ней – туристу не подмога.Если доведется вам вновь пройтись по тем местам,Вы из прежнего отыщете немного.О лукавом Талейране, утверждать берусь заране,Здесь, наверное, и слыхом не слыхали,И какой немецкий герр строил церковь (там, где сквер),Не расскажут вам мальчишки на причале.Все давным-давно прошло и миновало,Говорю вам, не осталось и следа…Ровно тысяча семьсот девяносто третий год —Вот какое было времечко тогда! Филадельфия теперь уже не та,Тех людей и тех домишек нет в помине,И не ходят с давних пор дилижансы в Балтимор,Скорый поезд вас туда доставит ныне.Нет уж больше той аптеки, где еще в минувшем векеСтарый Тоби продавал свои пилюли,Нет и бани на углу, где плясали на балуДо рассвета – в дыме, в топоте и гуле! Все прошло, и протекло, и миновало,Говорю вам, не осталось и следа…Славный тысяча семьсот девяносто третий год,Что за время было – горе не беда! 
Филадельфия теперь уже не та,На ночлег в любом отеле вас устроят —Но «Оленя», где живал сам великий генерал,Не найти, и даже спрашивать не стоит.Не припомнят лютеране, старой церкви прихожане,Как, бывало, спозаранку в воскресеньеНакрахмаленным чепцам, добродетельным сердцамПастор Медер проповедовал смиренье.Все давным-давно прошло и миновало,Бедный пастор похоронен и забыт,Ибо тысяча семьсот девяносто третий годНам никто и никогда не возвратит.Филадельфия теперь уже не та,Но за городом, где слаще дух свободы,Оглянитесь лишь вокруг – и на север и на югТе же тянутся леса, луга и воды.Так же веет в полдень знойный аромат из чащи хвойнойИ пьянит прохладный запах винограда,Дрозд поет из гущи крон, и горит осенний кленЯрче грозного индейского наряда.Всё на месте, все как прежде, все как было:И озера, и холмы, и облака.Миновали времена, позабылись имена,Только это остается на века.Это был их последний день на побережье. Пока шли сборы и укладывались сундуки, дети отпросились погулять и зашагали вниз по склону, к потускневшему вечернему морю.
Прилив у меловых скал не подавал никаких признаков жизни; только маленькие морщинистые волны тихонько всхлипывали на прибрежном песке от Нью-Хейвена до самого Брайтона, расстилавшего над Ла- Маншем свой серый дымок.
Они подошли к Площадке – так называлось место, где прибрежные скалы были всего в несколько футов вышиной. Там стояла лебедка, чтобы поднимать гальку с пляжа. Чуть поодаль виднелись домики береговой охраны, и деревянный турок в чалме, когда-то украшавший нос корабля, глазел на пришельцев поверх забора.
– Завтра в это время мы наконец-то будем дома, – сказала Уна. – Терпеть не могу море!
– Нет, посередке оно, наверно, ничего, – вздохнул Дан. – А самые скучные места – по краям.
На крыльцо домика вышел Кордери, их знакомый из береговой охраны, поглядел в подзорную трубу на рыбачьи лодки и, защелкнув футляр, направился куда-то вдоль берега. Он уходил, постепенно уменьшаясь, все дальше по краю обрыва, где через каждые несколько ярдов белели аккуратные меловые пирамидки – чтобы ночью не сбиться с пути.
– Куда это он? – спросила Уна.
– В сторону Нью-Хейвена, – пояснил Дан, – а на полдороге с ним должен встретиться тамошний обходчик, и тогда Кордери повернет обратно. Он говорит, если берег не караулить, сюда мигом заявятся контрабандисты.
Внизу, у самой воды, чей-то голос пропел:
Ах, это было в час ночной,И позабыть я не могу,Как мы скакали под луной,Чтоб взять товар на берегу!Послышались шаги, заскрипела галька, и на площадку выбрался худой смуглолицый человек в опрятном коричневом костюме и башмаках с широкими носами. Следом шел Пак.
Три полных лодки ждали нас, — снова запел незнакомец.
– Ш-ш! – прервал его Пак. – Ты напугаешь этих славных молодых людей.
– О! В самом деле? – воскликнул тот. – Миль пардон! Он поднял плечи чуть не до самых ушей, развел руки в стороны и затараторил по-французски.
– Что, не компрене? – подмигнул он, переводя дух. – Могу повторить на нижненемецком!
И он заговорил на другом языке, и притом совершенно другим голосом. Изменились и жесты, и
