упор на детей.
– Мне страшно! – прошептала Уна. – Пусть она остановится наконец!
Леди вытянула перед собой руку в драгоценных кольцах, как бы касаясь чьей-то руки в живой цепи танца.
– Может ли корабль доплыть до Кладбища Гасконцев и ждать там некоторое время? – спросила она в воздух и пошла дальше по кругу, шурша юбкой.
– Она, должно быть, спрашивает у одного из братьев, – догадался Дан, и Пак подтвердил это кивком головы.
И вновь ее принесло назад этим безмолвным, колышущимся, призрачным танцем. Они могли различить ее улыбку из-под черной маски, расслышать ее тяжелое дыханье.
– Я не могу предоставить вам своих кораблей – это тотчас сделается известным Филиппу, – прошептала она через плечо, – но пушек и пороху можете брать, сколько захотите, и даже больше… – Она возвысила голос и трижды топнула каблуком: – Громче! Громче, музыканты! Ой! У меня соскочила туфелька!
Она подобрала юбки двумя руками и присела в медленном, плавном реверансе.
– Вам придется действовать на свой собственный риск, – прошептала она, глядя прямо перед собой, – о, восхитительная и невозвратимая юность! – Ее глаза блеснули сквозь прорези маски. – Но предупреждаю: вы можете пожалеть об этом. Опасно доверять принцам – или королевам. Флот Филиппа сметет вас с пути, как ветер сметает горстку соломы. Не боитесь? Хорошо, поговорим об этом позже, милые юноши. Когда я вернусь из Гастингса.
Удивительный реверанс завершился. Она выпрямилась и стояла теперь неподвижно. Только тени от деревьев пробегали по ее лицу и платью.
– Вот и все. Конец, – сказала она ребятам. – Почему я не слышу аплодисментов?
– Чему конец? – спросила Уна.
– Танцу, – обиженно ответила дама. – И паре зеленых туфелек.
– Ничего не понимаю, – сказала Уна.
– Неужели? А ты что понял, юный Берли?
– Я не совсем уверен, – начал Дан, – но…
– Само собой, раз ты имеешь дело с женщиной. Но?…
– Но, по-моему, Глориана хотела, чтобы братья снова отправились к тому месту, которое зовется Кладбищем Гасконцев.
– Впоследствии его назвали Виргинией, колонией ее величества.
– Отправились в Виргинию, – продолжал Дан, – и помешали Филиппу ее захватить. Разве она не обещала им пушки?
– Пушки, но не корабли – заметь!
– И, по-моему, она хотела, чтобы они сделали это все как бы самовольно, чтобы не поссорить ее с Филиппом. Правильно?
– Почти. Совсем не глупо для королевского министра. Но вспомни, она дала им время передумать. Когда, проведя три дня в своей королевской резиденции в Рае, она вернулась в Брикуолл, они встретили ее за милю до усадьбы, и даже сквозь прорезь маски для верховой езды она почувствовала на себе их обжигающие взгляды. Крис Хэттон, бедный дурень, не на шутку встревожился.
«Ты не хотел выпороть их, когда я дала тебе такой шанс, – сказала она Крису. – Теперь тебе придется предоставить нам полчаса для беседы наедине в Брикуоллском саду. Ева соблазнила Адама в саду. И побыстрее, пока я не передумала!»
– Почему же она сама не послала за ними, ведь она была королевой? – спросила Уна.
Дама покачала головой:
– Она никогда ничего не делала впрямую. Даже к своему собственному зеркалу она подходила как бы ненароком, а если женщина не способна взглянуть на себя прямо, значит, она окончательно погибла. И все же я прошу вас помолиться за нее. Что еще она могла сделать – что еще, во имя Англии? – Ее рука судорожно потянулась вверх, к вороту платья. – Да, чуть не забыла про зеленые туфельки! Она оставила их в Брикуолл-Хаус – нарочно, и помнится, она дала норгемскому священнику – его, кажется, звали Джон Уизерз? – тему для проповеди: «На Эдом простер я туфлю Мою». Держу пари, он ничего не понял!
– Я тоже не понимаю, – призналась Уна. – А что стало с кузенами?
– Ты жестока, как всякая женщина, – отвечала дама. – Но я не виновата. Ведь я им дала время передумать. Клянусь честью (
– Ничего, ничего! Не смотрите на меня так испуганно! Она все честно выложила тогда в Брикуоллском саду под кипарисами. Она объяснила этим юношам, что, если Филипп пошлет флотилию (а чтобы основать плантацию, нужна целая флотилия), у них нет никаких шансов потопить ее. Они ответили, что, с позволения ее величества, сражение будет их собственной заботой. Она вновь подчеркнула, что в этом случае их может ожидать одно из двух – быстрая гибель в море или медленная смерть в одной из Филипповых тюрем. Они просили лишь позволения принять смерть ради нее. Многие молили меня оставить им жизнь. Я отказывала и после этого спала ничуть не хуже; но когда возвышенные и пылкие юноши, из преданности мне, на коленях умоляют разрешить им умереть за меня, это потрясает меня – это потрясает меня до мозга моих старых костей.
Она ударила себя кулачком в грудь, загудевшую, как сухая доска.
– Она им все объяснила. Я сказала, что сейчас еще не время для открытой войны с Испанией. Если каким-нибудь непостижимым чудом им удастся выстоять против испанской флотилии, Филипп непременно обвинит меня. Ради Англии, ради того, чтобы предотвратить войну, я даже буду вынуждена (я их предупредила) выдать Филиппу их молодые жизни. Если же они проиграют бой, но опять каким-то чудом избегнут плена и доберутся до Англии, они подпадут – о, я им честно сказала все! – под мою монаршью немилость. Глориана не сможет ни видеть их, ни слышать, не шевельнет и пальцем, чтобы спасти их от виселицы, если того потребует Филипп.
«Пусть будет виселица», – угрюмо сказал старший. (Мне хотелось заплакать, но я была уже накрашена).
«В любом случае – в том или в другом – эта попытка означает смерть. Я знаю, что вы ее не боитесь, но эта смерть будет сопряжена с бесчестьем для вас обоих!» – воскликнула я.
«Но сердце нашей королевы будет знать правду о том, что мы совершили», – сказал младший.
«Милый мой, – отвечала я, покачав головой, – у королев не бывает сердца».
«И все-таки она женщина, а женщина никогда не забывает, – сказал старший. – Мы готовы». И они преклонили передо мной колени.
«Нет, дорогие мои, – сюда, на грудь ко мне!» И я раскрыла им объятия и поцеловала обоих.
«Послушайте меня, – проговорила я, – мы поручим это дело какому-нибудь меднорожему адмиралу – старому хрычу, а вы будете служить мне при дворе».
«Поручайте, кому захотите, – ответил старший, – мы ваши, душой и телом».
А младший, который затрепетал сильней, когда я его поцеловала, добавил:
«Мне кажется, вы можете сотворить бога из любого человека».
«Идите служить мне при дворе, и вы убедитесь в этом».
Они покачали головами, и я поняла, что они решились. Если бы я не поцеловала их, может быть, мне удалось бы их отговорить.
– Зачем же вы это сделали? – воскликнула Уна. – Мне кажется, вы сами не знали толком, чего хотели.
– С позволения вашего величества, – сказала дама и низко наклонила голову. – Глориана, которую я имела честь вам здесь представлять, была женщиной и королевой. Вспомните ее, когда сами станете царствовать.
