конечности скрючились, когда я чувствовал, что мой мозг, подобно сухой губке, прилипает к черепу. Как мухи, слетающиеся на гнилое мясо, собрались доктора. Видя, как они жужжат и суетятся вокруг, я страстно желал их крови, хотел истощить их всех. Вместо того чтобы бороться с искушением, я выгнал их, мои силы и здоровье продолжали ухудшаться. Мало-помалу доктора стали собираться вновь. Вскоре мне уже не хватало сил, чтобы отсылать их обратно. Меня беспокоило, что они могут спасти меня, но, слушая их разговоры, я понял, что ошибаюсь, и даже с каким-то облегчением поощрял их. Боль стала ужасной, чернота сжигала мою кожу, я терял сознание. И все же я не умирал. Казалось, даже доктора не могут свести меня в могилу. И тогда они предложили вновь пустить мне кровь.
На их первую просьбу я ответил отказом. Той крови, что текла в моих венах, уже почти не было — истощение причиняло мне ужасную муку, и я был не способен терпеть какую-либо боль. Я был в отчаянии. Полностью потерявший силы, я согласился. Я почувствовал, как пиявки впились в мой лоб. Каждая жгла, как огненная искра. Я закричал. Разве можно было стерпеть такую боль?
Доктор, видя, как я мучаюсь, взял меня за руку
— Не беспокойтесь, милорд, — прошептал он мне на ухо. — Вам вскоре станет лучше.
Я рассмеялся. В моем воображении лицо доктора превратилось в лицо Гайдэ. Я выкрикнул в бреду ее имя. Должно быть, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, я вновь увидел пред собой лицо доктора. Он надрезал мне вены на запястьях. Тоненькая струйка крови потекла из раны. Я хотел Гайдэ. Но она была мертва. Я выкрикивал ее имя. Мир завертелся в водовороте. Я начал выкрикивать другие имена — Хобхауза, Каро, Белл, Шелли.
— Я умру, — кричал я, погружаясь во тьму, исходившую из присосавшихся к моему лбу пиявок.
Мне показалось, что все мои друзья собрались у моей постели.
— Я буду таким, как вы, — сказал я им, — таким же смертным. Я буду смертным. Я умру.
Я застонал. Тьма надвигалась. Она окутывала мою боль. Окутывала мир.
«Это смерть?» — возникла мысль, как последняя свеча в темноте вселенной, и погасла. Не было больше ничего. Лишь тьма.
Я очнулся и увидел лунный свет. Он освещал мое лицо. Я пошевелил рукой. Я не чувствовал боли. Я провел рукой по лбу. Там, где были пиявки, я нащупал ранки. Я опустил руку, и лунный свет вновь осветил раны на лбу. Когда я прикоснулся к ним снова, они показались мне менее глубокими, в третий раз — они полностью затянулись. Я потянулся и встал. На фоне звезд я видел пик горы.
— Нет лучшего лекарства, милорд, чем наша красавица луна.
Я обернулся. Ловлас улыбался мне.
— Разве ты не рад, Байрон, ведь я спас тебя от этих миссолунгских шарлатанов? Я мрачно посмотрел на него.
— Нет, иди к черту, — сказал я наконец, — я надеялся, что их искусство сведет меня в могилу. Ловлас рассмеялся.
— Ни один шарлатан не сможет убить тебя. Я медленно кивнул.
— Я понял это.
— Ты нуждаешься в хорошем лекарстве, восстанавливающем силы.
Он жестом указал мне на двух лошадей. За ними находился человек, привязанный к дереву. Он задергался, когда я посмотрел на него.
— Лакомое блюдо, — сказал Ловлас — Я полагал, что ты, как истинный греческий воин, сможешь оценить кровь мусульманина.
Он ухмыльнулся, глядя на меня. Я медленно подошел к дереву. Турок начал корчиться и извиваться. Он застонал, у него во рту был кляп. Кровь, после столь долгого воздержания, была восхитительной на вкус. Я выпил всю кровь из своей жертвы до последней капли. Затем, слабо улыбаясь, я поблагодарил Ловласа за его заботливость.
Он пристально посмотрел мне в глаза.
— Неужели ты думаешь, что я оставил бы тебя в твоих страданиях? — Он помолчал. — Я порочный, жестокий, я законченный негодяй, но я люблю тебя.
Я улыбнулся. Я верил ему. Я поцеловал его в губы, затем огляделся по сторонам.
— Но как ты доставил меня сюда? — спросил я. Ловлас подбрасывал в руках кошель с монетами. Он ухмыльнулся.
— Никто так хорошо не берет взятки, как твои греки.
— И где мы находимся?
Ловлас склонил голову и не ответил.
Я огляделся. Мы были в лощине среди скал и деревьев. Я снова посмотрел на вершину горы. Эти очертания, силуэт на фоне звезд…
— Где мы? — спросил я снова. Ловлас медленно обратил на меня свой взор. Лунный свет подчеркивал бледность его лица.
— Как, Байрон, — удивился он, — разве ты не припоминаешь?
Я застыл на мгновение, охваченный ужасом, затем прошел мимо деревьев. Впереди я увидел вспышку серебряного света Деревья остались позади. Подо мной простиралось озеро, освещенное лунным светом, по воде шла рябь от легкого ветерка. Надо мной знакомым силуэтом возвышалась гора. Позади… Я обернулся — картина была все та же. Я медленно подошел к выходу из пещеры. Ловлас встал рядом со мной.
— Почему? — прошептал я.
Возможно, бешенство и отчаяние сверкнуло в моих глазах, ибо Ловлас, испуганный, отпрянул назад и закрыл лицо. Я отнял его руки, заставив его смотреть мне в глаза.
— Почему, Ловлас? — Я сжал его сильнее. — Зачем?
— Оставь его.
Голос, доносившийся из пещеры, был слабым и почти неслышным. Но я узнал его, узнал тотчас, и я понял, услышав его в тот момент, что его отголоски никогда не стирались из моей памяти. Нет, он всегда был со мной. Я разжал руки. Ловлас отскочил назад.
— Это он, — прошептал я.
Я не спрашивал, я был уверен в этом. Ловлас кивнул. Я наклонился к его поясу, вытащил пистолет и взвел курок.
— Послушай его, — сказал Ловлас. — Послушай то, что он должен сказать тебе.
Я промолчал. Я огляделся вокруг, посмотрел на луну, гору, озеро и звезды. Я так хорошо помнил их. Сжав крепче рукоять пистолета, я повернулся и пошел в темноту пещеры.
— Вахель-паша. — Мой голос эхом отдавался в глубине пещеры. — Они сказали мне, что ты покоишься в своей могиле.
— Так оно и есть, милорд. Это правда.
Этот голос, все еще слабый, доносился из глубины пещеры. Я вглядывался в тени и разглядел фигуру, распростертую на земле. Я сделав шаг вперед.
— Не смотри на меня, — сказал паша. — Не подходи ближе.
Я презрительно рассмеялся.
— Именно ты привел меня сюда. Поэтому слишком поздно отдавать мне подобные приказания.
Я встал над пашой. Он прижимался к скалам. Медленно он повернулся ко мне.
Я вздрогнул от неожиданности. Кости на его лице были разрушены, кожа была желтой, печать боли сквозила в его взгляде, но не лицо так ужаснуло меня. Нет, но его тело! Оно было голым, вы понимаете? Голым, лишенным одежды, — да, с содранной кожей, а местами — даже с вырванными мускулами и нервами. Рана на его сердце все еще была открытой и незажившей. Кровь, подобно воде из крошечного источника, слегка пузырилась с каждым мучительным вдохом. Вся его плоть была синей от гниения. Я наблюдал, как он чистит рану на своей ноге. Белый и жирный червь выпал из нее. Паша раздавил его пальцами и вытер руку о скалу.
— Вы видите, милорд, в какое произведение красоты вы превратили меня?
— Мне очень жаль, — произнес я наконец. — Я думал, что убил вас.
Паша расхохотался и закашлялся, когда кровь пеной выступила на его губах. Он сплюнул, и кровь запачкала его подбородок.
— Вы хотите мести, — сказал паша. — Ну так смотрите, чего вы достигли. Вот ужас, который намного
