чувствам Октавиана. В том же духе он повел себя 2 октября, произнеся с ростры речь — причем, видимо, позади него стояла новая статуя; теперь Антоний обвинял Брута и Кассия в предательстве. Казалось, он и Октавиан стоят плечом к плечу, как верные союзники. Но половина недели для политики — срок большой, даже в Древнем Риме. Три-четыре дня спустя Антоний обвинил молодого соперника в том, что тот готовит его убийство.
Октавиан горячо оспаривал обвинение, однако Цицерон ему не поверил. «Многие думают, что Антоний все придумал, чтобы захватить деньги молодого человека, — писал он. — Но честные мужи (
Антоний заявлял, и, без сомнений, справедливо, что Октавиан пытался подкупить людей из его охраны. Как мы знаем, Октавиан уже прибегал к таким методам с македонскими легионерами; он не преминул сделать это снова. Вероятно, требования «охраны» Антония — помириться с наследником Цезаря — частично были инспирированы с помощью немалых денег Октавиана. Но можно ли его обвинять в подготовке убийства консула — главы государства? Или его агенты превысили полномочия? Или Антоний цинично пытался уничтожить соперника, преувеличивая его вину?
Точно сказать нельзя. Сейчас, оглядываясь назад, мы видим, что Октавиан, убив консула, потерял бы гораздо больше, чем приобрел. Он не мог надеяться занять его место, как сам Антоний занял место Цезаря. Подобное убийство, совершенное к тому же собственной охраной консула, принесло бы больше выгод оптиматам, чем цезарианцам. Как вскоре показали события, в следующие двенадцать месяцев Антоний понадобится Октавиану живой и невредимый — чтобы защититься от Брута и Кассия, у которых в противном случае оказалось бы полное преимущество. Это должны были подсказать ему — и, наверное, подсказали — старшие друзья. Таким образом, сомнения в данном случае должны быть в пользу Октавиана.
Так или иначе, консул держался за свои обвинения всего несколько дней. Значит, доказательства подкупа выглядели не слишком убедительно; серьезно наказали лишь нескольких людей из охраны. Главным результатом этих событий, к большой радости оптиматов, стало усиление вражды между соперниками. Обоим пришлось сильно увеличить ставки. 9 октября Антоний выехал в Брундизий — принять командование над четырьмя легионами, только что прибывшими из Македонии. Он уже объявил, что по пути в Галлию они пройдут через Рим, но вряд ли консул собирался отправлять их дальше Северной Италии. Не один Цицерон опасался, что консул намерен привести двадцать тысяч сол-датцезарианцев прямо в Рим и, как он выражался, расставить их за спинами сенаторов.
Однако Антоний вновь недооценил смелость и изобретательность молодого соперника. Октавиан уже готовился отплатить ему — и с процентами — за очередное оскорбление своего
VII
Юный полководец
У Антония были серьезные причины для спешки. В сентябре и начале октября положение стало меняться не в его пользу, хотя он еще оставался самым сильным претендентом на власть. С востока в Рим вести добирались медленно, но когда кое-какие обрывки сведений все же дошли, стало ясно: Кассий готовится помешать мерам Антония, направленным на то, чтобы на командных должностях большинства, если не всех расположенных в тех областях легионов оказались верные цезарианцы. Наиболее уязвима для интриг Кассия была Сирия, где местами до сих пор отсиживались в осажденных городах приверженцы Помпея; именно там десять лет назад Кассий проявил свои доблести — после поражения и гибели Красса он спас провинцию от вторжения парфян.
В провинции Азии Кассий тоже нашел бы крепкого союзника — в лице наместника Гая Требония, заговорщика, который задерживал Антония у дверей, пока внутри убивали Цезаря. В Египте, где уже ждали прибытия Кассия, по неясной причине произошел мятеж легионеров. Наряду с гонцами, везшими официальные доклады Антонию, в Рим спешили рабы и вольноотпущенники с тайными сообщениями агенту Брута Марку Скапцию, для дальнейшей передачи этих сведений предводителям оптиматов. Среди последних была и Сервилия, которая кое-что из полученной информации сообщала Цицерону.
Сам Брут был в Афинах; на первый взгляд он бездействовал, но на самом деле просто ждал возвращения в Италию легионов Цезаря — чтобы начать захват Македонии и Иллирика и притом не рисковать столь сильно, как рисковал в то время Кассий.
Несколько недель Брут постоянно появлялся на людях, посещал театральные представления, давал обеды и вел долгие беседы с греческими философами. А наедине с собой он был занят обширной перепиской со своими сторонниками в сенате, включая и Цицерона; Брут все больше критиковал сенатора за соглашение с Октавианом — опасным, по его мнению, молодым человеком, которому нельзя доверять действовать в рамках закона.
Последствия возросшего влияния оптиматов на востоке, могущие привести к возобновлению их господства в самой Италии и на западе, для Антония были бы угрожающими и не сулили ничего хорошего Октавиану. В лучшем случае наследнику Цезаря придется продолжать политическую карьеру на уровне, соответствующем его возрасту, то есть идти несколько лет по следам отчима и занимать невысокие должности в окружении какого-нибудь наместника или полководца. Он сможет выдвинуть свою кандидатуру на пост квестора, дававший право стать впоследствии сенатором, только разменяв четвертый десяток, а на должность консула — после сорока двух лет. В худшем же случае его убьют или он предстанет перед сенаторским судом по обвинению в преступлениях против государства, имущество у него отберут, равно как и право именоваться Цезарем, а самого вышлют из Италии — проживать под постоянным наблюдением в какой-нибудь глуши.
На изменение ситуации Антоний отреагировал попыткой укрепить свое шаткое положение хозяина столицы — с помощью легионов, которые уже были в Брундизии. На сенат он рассчитывать не мог, поскольку срок его консульства подходил к концу. Если Антоний, как намеревался раньше, прикажет своим войскам пройти к Альпам, в центральные области Галлии, а Кассию и Бруту удастся объединить против него восточные земли, то тем самым он поднесет Италию на блюдечке врагам-оптиматам.
Антоний уже знал, что Децим Брут, еще один заговорщик, вряд ли уступит ему Северную Италию (так называемую Цизальпинскую Галлию) в качестве одной из проконсульских провинций, даже если он, Антоний дождется официальной даты передачи — 1 января. Децим командовал двумя легионами, которые в апреле, когда он прибыл, уже находились на месте; за прошедшее время Децим набрал еще войска, уже за свой счет. Новичков он обучал, посылая в небольшие карательные экспедиции против соседних альпийских племен — чтобы попрактиковались убивать в боевых условиях.
Антоний не сразу понял, какую это представляет опасность. Ему потребуется поддержка Лепида и его легионов (расположенных в Испании и южной Галлии). Однако Лепид, как родственник Марка Брута, имел связи в лагере оптиматов. Другие полководцы на западе — Планк (в Косматой Галлии) и Поллион (в южной Испании) — представляли собой еще менее надежных союзников, разве что Антонию удалось бы убедить их в своем полном превосходстве. Для этого консулу пришлось бы вытеснить Децима с ключевой позиции, позволяющей контролировать северо-западные пути в Галлию, чтобы Децим не смог предотвратить или задержать объединение цезарианских сил.
Вскоре Цицерон станет вещать Дециму о новой юридической доктрине, которую он, к собственному удовольствию, недавно изобрел. Согласно ей, наместнику провинции позволительно игнорировать официальный эдикт о передаче должности законному преемнику, если это, по мнению наместника, противоречит истинной воле сената, но сенат боится ее выразить.
Децим был только рад поймать его на слове. Что касается Гирция и Пансы, умеренных цезарианцев, которым с 1 января предстояло стать консулами, то Антоний уже достаточно надоел им своими махинациями с законом, и они были готовы в будущем предложить Цицерону поддержку, если он согласится жить недалеко от Рима, пока они не вступят в должность. Они не собирались в самый пик своей карьеры подчиняться Антонию, если ему удастся стать новым диктатором — пусть и не называясь этим запрещенным титулом.
Секст — оставшийся в живых сын Помпея — уже не считался официально врагом государства,
