Только бормочу нехорошее слово и, едва не врезавшись в указатель, с трудом вписываюсь в крутой поворот.
Сидящая на заднем сиденье Лорен этого не замечает. За моей спиной раздаётся звонкий смех:
– Ой, Кирби, какая гадость! Какашки, наверное, воняли? И… ой, подождите-ка. – Ее голос становится очень серьезным. – Что значит – вы избавились от него? Вы его разлюбили? Он надоел вам?
Делаю глубокий вдох и тяну время, пытаясь найти подходящий ответ. Вряд ли шестилетней девочке понравится правда: я просто вернула кролика в зоомагазин.
В мои судорожные размышления врывается тоненький голосок:
– Кирби? А что, если я надоем вам? Как мы с мамой надоели папе?
О милосердный Боже! Я совсем не готова к этому. Мысленно прошу у Господа прощения, а затем выдаю чудовищную ложь насчет кролика:
– Во-первых, ты никогда мне не надоешь. Кто еще даст мне возможность целый час слушать «Индюка в соломе», любуясь девочкой в фиолетовой пачке, у которой обе ноги левые?
Лорен опять хихикает:
– Это Мишель. Она немного путается, это точно. Но она очень хорошая.
– Конечно, и я плохо делаю, что смеюсь над человеком, который старается, правда? – Спасибо, что напомнила – я ведь должна быть хорошей.
Ну слава Богу, наконец-то я добираюсь до стоянки у дома Лорен. Выключив двигатель, отстегиваю ремень безопасности и поворачиваюсь к девочке, чувствуя себя так, будто у меня на лбу наклейка с надписью «Предупреждение: бессовестная лгунья».
– Во-вторых, я отдала кролика очень хорошим людям, у которых есть ферма с морковным полем, чтобы он мог бегать на свободе и есть столько овощей, сколько захочет. Ему ведь там было лучше, чем целый день сидеть взаперти в моей квартире, пока я была в колледже. Как ты думаешь? К тому же, – продолжаю я, увлекаясь собственной выдумкой, – у него теперь есть жена-крольчиха и маленькие крольчата, и все они очень счастливы.
Выходя из машины, поздравляю себя с тем, что сумела справиться с опасной ситуацией с кроликом. Направляясь к дому, Лорен надевает на плечо новую балетную сумку от «Дуни энд Борки» и вкладывает мне в ладонь свободную руку.
– Кирби? Мы сможем поехать в следующую среду на морковную ферму – навестить мистера и миссис Кролик с их детьми?
Я погибла.
25
Кирби
Una confezione di aspirine, per favore (Пачку аспирина, пожалуйста)
– Алло?
– Привет, мам. Это Кирби.
– Кирби? Боже, детка, это правда ты? – Кажется, будто она вот-вот расплачется, и я беспокойно перекладываю телефонную трубку к другому уху, страстно желая, чтобы кто-то, хоть кто-нибудь, ворвался ко мне, распахнув дверь, как это обычно бывает.
Нет, не везет.
– Да, это я. Не узнаешь мой голос? – Стараюсь говорить беззаботным, шутливым тоном, но попытка с треском проваливается.
Я уже давно не звонила маме и не отвечала на ее звонки. Почти два месяца.
– Конечно, узнаю, милая. Просто… ну, знаешь, так много времени прошло.
Не успеваю я выложить свои неубедительные оправдания, как она бросается мне на помощь:
– Знаю, что ты была занята – на такой важной должности это естественно. Я не предъявляю претензий.
По какой-то глупой, непонятной причине это злит меня.
– А почему нет?
– Почему нет – что?
– Почему бы тебе не предъявить претензии? Зачем ты придумываешь мне оправдания? Я плохая дочь. Мы обе это знаем. Или ты так привыкла выгораживать всех, что решила распространить это и на меня?
Она хочет что-то вставить, но я не даю.
– Мама, я не он. Тебе не нужно придумывать мне оправданий.
Похоже, мама ошеломлена и обижена, и я чувствую себя отвратительно.
– Ты не кто? Не твой отец? Я знаю. Ты очень сильно от него отличаешься, но ты…
Не могу больше. Это большая ошибка, вызванная тиканьем биологических часов, которое я стала замечать после общения с Лорен.
– Мам, мне пора. Звонок по другой линии. И еще у меня совет директоров. Но я скоро обязательно позвоню.
