успел угаснуть последний луч солнца, как уже в темно-синем небе заблестели звезды, а вокруг нас все плотнее сливались тени, суживая бесконечную гладь степи...
- Братцы, - вполголоса сказал 'студент', - там влево человек лежит...
- Человек? - усомнился солдат. - А чего ему там лежать?
- Иди и спроси. Наверное, у него есть хлеб, коли он расположился в степи.
Солдат посмотрел в сторону, где лежал человек, и решительно сплюнул.
- Идем к нему!
Только зеленые, острые глаза 'студента' могли разобрать, что темная куча, возвышавшаяся саженях в пятидесяти влево от дороги. - человек. Мы шли к нему, быстро шагая по комьям пашни, и чувствовали, как зародившаяся в нас надежда на еду обостряет боли голода. Мы были уже близко - человек не двигался.
- А может, это не человек, - угрюмо выразил солдат общую всем мысль.
Но наше сомнение рассеялось в тот же момент, ибо куча на земле вдруг зашевелилась, выросла, и мы увидали, что это- самый настоящий, живой человек, он стоял на коленях, простирая к нам руку, и говорил глухим и дрожащим голосом:
- Не подходи, - застрелю!
В мутном воздухе раздался сухой, краткий щелчок. Мы остановились, как по команде, и несколько секунд молчали, ошеломленные нелюбезной встречей.
- Вот так мер-рзавец! - выразительно пробормотал солдат.
- Н-да, - задумчиво сказал 'студент'. - С револьвером ходит... видно, икряная рыба...
- Эй! - крикнул солдат, очевидно решив что-то.
Человек, не изменяя позы, молчал.
- Эй, ты! Мы не тронем тебя, - дай нам только хлеба - есть? Дай, брат, Христа ради!.. Будь ты, анафема, проклят!
Последние слова солдат произнес себе в усы.
Человек молчал.
- Слышишь? - с дрожью злобы и отчаяния снова заговорил солдат. - Дай, мол, хлеба! Мы не подойдем к тебе... брось нам его...
- Ладно, - кратко сказал человек.
Он мог бы сказать нам 'дорогие братья мои!' - и, если б он влил в эти три слова все самые святые и чистые чувства, они не возбудили бы нас так и не очеловечили бы настолько, как это глухое краткое 'ладно'!
- Ты не бойся нас, добрый человек, - мягко улыбаясь, заговорил солдат, хотя человек не мог видеть его улыбки, ибо был отделен от нас расстоянием по крайней мере в двадцать шагов.
- Мы люди смирные, - идем из России в Кубань... подшиблись деньгой в дороге, все с себя проели, - а теперь вот уж вторые сутки не жрамши...
- Держи! - сказал добрый человек, взмахнув рукой в воздухе. Черный кусок мелькнул и упал неподалеку от нас на пашню. 'Студент' бросился за ним.
- Еще держи! Больше нет...
Когда 'студент' собрал эту оригинальную подачку, оказалось, что мы имеем фунта четыре пшеничного черствого хлеба. Он был вывалян в земле и очень черств. Черствый хлеб сытнее мягкого: в нем меньше влаги.
- Так... и так... и так! - сосредоточенно распределял солдат куски. Стой... не ровно! У тебя, ученый, надо ущипнуть кусочек, а то ему мало...
'Студент' беспрекословно подчинился утрате кусочка хлеба золотников в пять весом; я получил его, положил в рот.
И стал жевать, медленно жевать, едва сдерживая судорожное движение челюстей, готовых искрошить камень. Мне доставляло острое наслаждение чувствовать судороги пищевода и понемножку, капельками удовлетворять его. Глоток за глотком, теплые, неописуемо вкусные, проникали в желудок и, казалось, тотчас же превращались в кровь и мозг. Радость, - такая странная, тихая и оживляющая радость, грела сердце по мере того, как наполнялся желудок. Я позабыл о проклятых днях хронического голода, позабыл о моих товарищах, погруженный в наслаждение ощущениями, которые я переживал.
Но когда я сбросил с ладони в рот последние крошки хлеба, то почувствовал, что смертельно хочу есть.
- У него, анафемы, сало там еще осталось или мясо какое-то... - ворчал солдат, сидя на земле против меня и потирая руками желудок.
- Наверное, потому хлеб имел запах мяса... Да и хлеб, наверно, остался, - сказал 'студент' и тихонько добавил: - Если бы не револьвер...
- Кто он такой?
- Видно, наш брат Исакий...
- Собака! - решил солдат.
Мы сидели тесной группой, посматривая туда, где сидел наш благодетель с револьвером. Оттуда до нас не доносилось ни звука, ни признака жизни.
Ночь собирала вокруг свои темные силы. Мертвенно-тихо было в степи, мы слышали дыхание друг друга. Иногда где-то раздавался меланхолический свист суслика... Звезды, живые цветы неба, горели над нами... Мы хотели есть.
С гордостью говорю - я был не хуже и не лучше моих случайных товарищей в эту несколько странную ночь. Я предложил им встать и идти на этого человека. Не нужно трогать его, но мы съедим все, что найдем. Он будет стрелять, - пускай! Из троих попадет только в одного, - если попадет; а если и попадет, так едва ли револьверная пуля убьет насмерть.
- Идем! - сказал солдат, вскочив на ноги.
'Студент' поднялся медленнее его.
И мы пошли, почти побежали. 'Студент' держался сзади нас.
- Товарищ! - укоризненно крикнул ему солдат.
Навстречу нам неслось глухое бормотанье и резкий звук щелкающего курка. Вот сверкнул огонь, раздался сухой звук выстрела.
- Мимо! - радостно крикнул солдат, одним прыжком достигая человека. Ну, дьявол, я ж тебе теперь задам...
'Студент' бросился к котомке.
А 'дьявол' упал с колен на спину и, разметав руки, хрипел...
- Что за черт! - изумился солдат, уже поднявший ногу, чтобы дать пинка этому человеку. - Неужто он в себя ахнул? Ты! Что ты? Эй! Застрелился, что ли?
- И мясо, и какие-то лепешки, и хлеб... много, братцы! - раздался ликующий голос 'студента'.
- Ну, черт с тобой, издыхай... Едим! - крикнул солдат. Я вынул револьвер из руки человека, который уже перестал хрипеть и лежал теперь неподвижно. В барабане был еще один патрон.
Мы снова ели, ели молча. Человек лежал и тоже молчал, не двигая ни одним членом. Мы не обращали на него внимания.
- Неужто, братцы родные, вы это только из-за хлеба? - вдруг раздался хриплый и дрожащий голос.
Мы все вздрогнули. 'Студент' даже поперхнулся и, согнувшись к земле, стал кашлять.
Солдат, прожевав кусок, начал ругаться.
- Собачья ты душа, чтоб те треснуть, как сухой колоде! Шкуру, что ли, мы с тебя сдерем? На кой она нам нужна? Дурье твое рыло, поганый дух! На-ко! - вооружился и палит в людей! Анафема ты...
Он ругался и ел, отчего ругань его теряла выразительность и силу...
- Погоди, вот мы поедим, так рассчитаемся с тобой, - зловеще пообещал 'студент'.
Тогда в тишине ночи раздались воющие рыдания, испугавшие нас.
- Братцы... разве я знал? Стрелял... потому что боюсь. Иду из Нового Афона... в Смоленскую губернию... господи! Лихорадка смаяла... как солнце зайдет - беда моя! От лихорадки и с Афона ушел... столярил там... столяр я... Дома жена... две девочки... три года четвертый не видал их... братцы! Всё ешьте...
- Съедим, не проси, - сказал 'студент'.
