Наступил и для Васьки день возмездия.
Однажды вечером, когда полуодетые девицы ужинали перед тем, как идти в зал, одна из них, Лида Черногорова, бойкая и злая шатенка, взглянув в окно, объявила:
- Васька приехал.
Раздалось несколько тоскливых ругательств.
- Смотрите-ка! - вскричала Лида. - Он - пьяный! С полицейским... Смотрите-ка!
Все бросились к окну.
- Снимают его... Девушки! - радостно вскричала Лида. - Да ведь он разбился, видно!
В кухне раздался гул ругательств и злого смеха - радостного смеха отомщённых. Девицы, толкая друг друга, бросились в сени навстречу немощному врагу.
Там они увидали, что полицейский и извозчик ведут Ваську под руки, а лицо у Васьки серое, на лбу у него выступил крупными каплями пот и левая нога его волочится за ним.
- Василий Мироныч! Что это? - вскричала хозяйка. Васька бессильно мотнул головой и хрипло ответил:
- Упал...
- С конки упал... - объяснил полицейский. - Упал, и - значит, нога у него под колесо! Хрясть... ну и готово!
Девицы молчали, но глаза у них горели, как угли.
Ваську внесли наверх в его комнату, положили на постель и послали за доктором. Девицы, стоя перед постелью, переглядывались друг с другом, но не говорили ни слова.
- Пошли вон! - сказал им Васька.
Ни одна из них не тронулась с места.
- А! Радуетесь!..
- Не заплачем... - ответила Лида, усмехаясь.
- Хозяйка! Гони их прочь... Что они... пришли!
- Боишься? - спросила Лида, наклоняясь к нему.
- Идите, девки, идите вниз... - приказывала хозяйка.
Они пошли. Но, уходя, каждая из них зловеще взглядывала на него, - а Лида тихо сказала:
- Мы придём!
Аксинья же, погрозив ему кулаком, закричала:
- У, дьявол! Что - изломался? Так тебе и надо...
Очень изумила девиц её храбрость.
А внизу их охватил восторг злорадства, мстительный восторг, острую сладость которого они не испытывали еще. Беснуясь от радости, они издевались над Васькой, пугая хозяйку своим буйным настроением и немножко заражая её им.
И она тоже рада была видеть Ваську наказанным судьбой; он и ей солон был, обращаясь с нею не как служащий, а скорее как начальник с подчинённой. Но она знала, что без него не удержать ей девиц в повиновении, и проявляла свои чувства к Ваське осторожно.
Приехал доктор, наложил повязки, прописал рецепты и уехал, сказав хозяйке, что лучше бы отправить Ваську в больницу.
- Девицы! Что же, навестим, что ли, больного-то душеньку нашего?! ухарски вскричала Лида.
И все они бросились наверх со смехом и криками.
Васька лежал, закрыв глаза, и, не открывая их, сказал:
- Опять вы пришли...
- Чай, нам жалко тебя, Василь Мироныч...
- Разве мы тебя не любим?
- Вспомни, как ты меня...
Они говорили негромко, но внушительно и, окружив его постель, смотрели в его серое лицо злыми и радостными глазами. Он тоже смотрел на них, и никогда раньше в его глазах не выражалось так много неудовлетворённого, ненасытного голода, - того непонятного голода, который всегда блестел в них.
- Девки... смотрите! Встану я...
- А может, бог даст, не встанешь!.. - перебила его Лида.
Васька плотно сжал губы и замолчал.
- Которая ножка-то болит? - ласково спросила одна из девиц, наклоняясь к нему, - лицо у ней было бледно и зубы оскалены. - Эта, что ли?
И, схватив Ваську за больную ногу, она с силой дёрнула её к себе.
Васька щёлкнул зубами и зарычал. Левая рука у него тоже была разбита, он взмахнул правой и, желая ударить девицу, ударил себя по животу.
Взрыв смеха раздался вокруг него.
- Девки! - ревел он, страшно вращая глазами. - Берегись!.. Убивать буду!..
Но они прыгали вокруг его кровати и щипали, рвали его за волосы, плевали в лицо ему, дёргали за больную ногу. Их глаза горели, они смеялись, ругались, рычали, как собаки; их издевательства над ним принимали невыразимо гадкий и циничный характер. Они впали в упоение местью, дошли в ней до бешенства. Все в белом, полуодетые, разгорячённые толкотнёй, они были чудовищно страшны.
Васька рычал, размахивая правой рукой; хозяйка, стоя у двери, выла диким голосом:
- Будет! Бросьте... полицию позову! Убьёте вы... батюшки! ба-атюшки!
Но они не слушали её. Он истязал их года, - они возмещали ему минутами и торопились...
Вдруг среди шума и воя этой оргии раздался густой, умоляющий голос:
- Девушки! Будет уж... Девушки, пожалейте... Ведь он тоже... тоже ведь... больно ему! Милые! Христа ради... Милые...
На девиц этот голос подействовал, как струя холодной воды: они испуганно и быстро отошли от Васьки.
Говорила Аксинья; она стояла у окна и вся дрожала и в пояс кланялась им, то прижимая руки к животу, то нелепо простирая их вперёд.
Васька лежал неподвижно; рубашка на его груди была разорвана, и эта широкая грудь, поросшая густой рыжей шерстью, вся трепетала, точно в ней билось что-то, билось, бешено стремясь вырваться из неё. Он хрипел, и глаза его были закрыты.
Столпившись в кучу, как бы слепленные в одно большое тело, девицы стояли у дверей и молчали, слушая, как Аксинья глухо бормочет что-то и как хрипит Васька. Лида, стоя впереди всех, быстро очищала свою правую руку от рыжих волос, запутавшихся между её пальцами.
- А - как умрёт? - раздался чей-то шёпот. И снова стало тихо...
Одна за другой, стараясь не шуметь, девицы осторожно выходили из Васькиной комнаты, и, когда они все ушли, на полу комнаты оказалось много каких-то клочьев, лоскутков...
В комнате осталась Аксинья.
Тяжело вздыхая, она подошла к Ваське и обычным своим басовым голосом спросила его:
- Что тебе сделать теперь?
Он открыл глаза, посмотрел на неё и не ответил ничего.
- Ну, говори уж... Выпить... прибрать... так вот я прибрала бы... А то, может, воды выпить хочешь? И воды дам...
Васька молча тряхнул головой, и губы у него зашевелились. Но он не сказал ни слова.
- Вон как - и говорить-то не можешь! - молвила Аксинья, обёртывая косу вокруг шеи. - До чего замучили мы тебя... Больно, Вася? а?.. Ну, уж потерпи... ведь это пройдёт... это сперва только больно... я знаю!
На лице Васьки что-то дрогнуло, он хрипло сказал:
- Дай... водицы...
И выражение неудовлетворённого голода исчезло из его глаз.
Аксинья так и осталась наверху у Васьки, спускаясь вниз лишь затем, чтоб поесть, попить чаю и взять чего-нибудь для больного. Подруги не разговаривали с ней, ни о чём не спрашивали её, хозяйка тоже не мешала ей ухаживать за больным и вечерами не вызывала её к гостям. Обыкновенно Аксинья сидела в Васькиной комнате у окна и смотрела в него на крыши, покрытые снегом, на деревья, белые от инея, на
