Недалеко — всего три остановки на метро без пересадки. В час пик, конечно, пока к эскалатору дойдешь, вдоволь в пингвина наиграешься: плотная толпа переваливается, мелко переступая и чуть-чуть продвигаясь вперед с каждым шажочком, ну точно стая пингвинья, только крыльев не хватает. Или у них ласты? А на работе что — бумажки: накладные да счета-фактуры, ноги ни к чему.
Повезло ей с работой. Квалификацию свою по специальности много лет назад потеряла, когда оборотистая подружка создала кооператив и стала откуда-то привозить коробки с диковинной техникой.
— Бросай свое бюро быстренько, бухучет освоишь на ходу, ты мне нужна как воздух!
Галина растерялась:
— Какой из меня бухгалтер?
— Ты будешь не бухгалтер, а мой заместитель, но вообще-то должность у тебя самая дефицитная и ответственная — «честный сотрудник».
Галина сильно колебалась, странно ей было вдруг превратиться в «купи-продай», а квартиру сделать складом. Но она только что похоронила второго мужа, осталась с восьмилетним сыном, решила попробовать, деньги лишними не будут.
Но главное — надеялась отвлечься. Прийти в себя. Первый брак ее был так, по молодости-глупости, хотя пролети мимо та бетонная плита, худо-бедно скоротали бы век вместе. А вот Мишенька был ее единственной любовью. Прожили они в счастье почти десять лет. Настоящий «еврейский муж», жил при маме, женился поздно, заботливый, тихий, примерный отец, все в дом. И мама его, Ревекка Моисеевна, примирившись с тем, что сын «взял гойку», обожала внука, да и к Галине относилась хорошо. Научила ее вязать как следует, и та распустила, вздохнув, доморощенный свитер, связанный первому мужу еще в период жениховства. К ниткам добавила по блату купленную мохеровую шерсть, так что, как свекровь говорила, растягивая «а», получился мела-а-а-нж — слово это Галина впервые услышала. Такая вышла красота: английская резинка, реглан, воротник апаш — загляденье. И потом сколько всего навязала — себе шаль и кофточки ажурные, мужу еще два свитера — один, синий с вырезом уголком, он даже считал выходным. А уж когда сын родился, мастерили они ему наряды в четыре спицы и два крючка, в детском саду все от зависти лопались. И готовить свекровь ее научила: мама-то, покойница, только борщ варить была любительница, а так — сосиски, пельмени, макароны да бычки в томате с вареной картошкой. Надо же было Галине оказаться в еврейской семье: она с детства, хоть и не была антисемиткой, привыкла считать евреев странными людьми, живущими обособленно и таинственно, и видела только издалека. Новый снабженец, про которого шептались все в конторе, не сразу стал оказывать ей знаки внимания. Сблизила их служебная неприятность, в которой оба, по существу, не были виноваты, но их сделали крайними, лишили квартальной премии и тем связали одной веревочкой. Свекрови понравилось, что не девчонка, не разведенка, вдова — почетное дело, муж на стройке погиб, несчастный случай, бывает, два года с лишним с тех пор прошло — прилично новую семью создавать. Своего покойного мужа, Мишиного отца, Ревекка Моисеевна вспоминала всегда с придыханием, почему-то возводя глаза к потолку, вероятно, обращаясь к небу, где он, по ее понятиям, теперь пребывал: «Он был на большой работе». Про артистов еврейского происхождения она со значением и одобрением говорила: «Он
С самого начала ей нравилось, что невестка была со своей жилплощадью и не претендовала на прописку. В Галинину однушку после свадьбы стали пускать жильцов, а поселились молодые в их двухкомнатной — Миша жизни отдельно от мамы не представлял. Галине было жаль, что в ее квартирке живут чужие люди, и она, приезжая на мамину могилу, всегда просила за это прощения. Чтобы вырваться из коммуналки, та горбатилась в стройуправлении, моталась по объектам и, сколько Галина помнила, дома носила толстые шерстяные носки — ныли подмороженные в ледяной грязи стройплощадок ноги. Квартиру в конце концов дали. Мама пыталась хлопотать о двухкомнатной, пусть бы смежной, да куда там… До конца жизни мама не могла успокоиться: «Видишь ли, однополые мы. А я говорю: не успеешь оглянуться, дочь невеста будет, так нам, что же, кавалеров сменами, по графику водить?!» Про коммуналку своего детства Галина помнила, что было многолюдно, весело, часто угощали конфетами. Мама же ее ненавидела и говорила, что хорошего там было только картинка старинная на двери ванной — птички какие-то.
Когда сыну пора было в школу, решили съехаться, получили трехкомнатную, чтобы мальчик готовил уроки в отдельной комнате.
А потом один за другим ушли из жизни свекровь и муж. Два гроба за год…
Недавно наволочку выбросила — вся истлела, даже на тряпки не годна, а метка для прачечной держится на клочке железно, намертво пришита. Как Ревекка Моисеевна учила, так Галина всегда и делала: никаких времянок. И клецки кидала в бурно кипящую воду, прямо туда, где бурунчики, и посуду рыбную мыла сначала холодной водой, и обувь зимнюю убирала в ящики, набив газетами и густо смазав гуталином. А главное — сына Толика подняла, дала высшее образование.
Самым радостным был восьмидесятый, год Олимпиады. Чистая полупустая летняя Москва, откуда, говорили, в массовом порядке вывезли всех подозрительных лиц. Непохожие на своих, как инопланетяне, приветливые иностранцы, нарезанная колбаса в невиданной вакуумной упаковке, порционные сливки для кофе, крошечные, словно игрушечные…
К торжественному открытию самолетами разогнали тучи. Они поехали в центр, гуляли по Тверскому бульвару, молодые, нарядные, двухлетний Толик в майке с ушастым мишкой посередине, держа их за руки; мороженое ели. И Галина напевала новую песню Пахмутовой и Добронравова, которую чуть ли не каждый день крутили по радио:
Не выбрала…
Вчера пришла на работу, а девочки ей говорят:
— Галя, посмотри, у тебя блузка не на ту пуговицу застегнута.
Она ахнула, оглянувшись на дверь, быстро привела кофту в порядок и весь день ходила сама не своя от неотвязного открытия: «А ведь это подкрадывается старость».
В третий раз она вышла замуж из жалости, ну и от одиночества, конечно. К тому времени Толик уехал с повышением в филиал своей фирмы в Воронеж, там женился, дом с тестем на пару строил, а она в который раз решила строить новую жизнь, но теперь уже, так сказать, одноместную.
И как первый шаг — отпраздновать день рождения, а по-честному, юбилей — полтинник. Наготовила всякого-разного. Понятное дело, компания в основном подобралась женская. Типа «восемь девок один я» — муж подружки. Хорошо посидели. Особенно ей один тост в душу запал:
— Тебе, Галя, все Бог дал: ум, красоту, здоровье, доброту, но главное — характер золотой. Всем возле тебя тепло. Много у тебя было горя, но ты молодец — веселая вдова. Так держать!
Вот так она и будет строить жизнь — веселая вдова! Бассейны всякие нет, это не для нее. А вот попариться разок в неделю — надо компанию сколотить. И на курсы записаться или комнатного цветоводства, или бисероплетения. Каждый месяц в парикмахерскую, это железно. И в театр. Она смолоду театр любила, хотя по пальцам пересчитать, сколько раз там и была. Надо только девчонок расшевелить, а то расселись по своим клеткам перед телевизором. Была у нее на работе когда-то тетка, культорг. Зазывала-зазывала, билетики распространяла на выходные, всем неохота, дома стирка-готовка, устали за неделю. Но если кто соглашался — рассказов потом на месяц было. Вот она станет заводилой, и всем будет хорошо.
Человек, как известно, предполагает, а располагает-то Господь Бог… Планы хороши, а долгие одинокие вечера, бесконечные выходные, никчемушные отпуска… И появился на ее горизонте Вадик. Потом
