что! Ты сиди смирно!
- Бессмысленный человек, - куда я побегу? Хошь - сам пойду в полицию?
- Ладно! Сиди, знай...
- Ты думаешь - рад я, что всё это случилось? - бормотал Вавила, видимо, боясь молчания. - Зачем Глашка сделала это?
- Озорники вы тут все!
- Погубил я свою жизнь!
Четыхер спокойно отозвался:
- А ты думаешь что? Конечно, погубил!
Снова оба замолчали. Тьма линяла за дверью, в коридоре её уже сменил сероватый сумрак. Нехотя, но громко заскрипели ступени - кто-то медленно поднимался по лестнице.
- Это кто? - спросил Четыхер.
- Охотник! - тихо ответила Паша за дверью.
В двери над головой Четыхера вспыхнуло пламя спички, осветив кривое лицо Артюшки Пистолета, - дворник тяжело приподнялся на ноги и сказал с удовольствием:
- Во-он как, ружьё принёс...
- Я в лес шёл, - объяснил Артюшка, - а Матрёна Пушкарева кричит - иди к нам! Где Вавила?
- Я тут! - отозвался Бурмистров скучным голосом.
- Что, брат?
Вавила заворочался, раздражённо говоря:
- Кузьма, к чему тут темнота? Огня надобно!
В поредевшей тьме было видно, как он взмахивает руками, стоя на коленях посредине кровати.
- Вот, Артюша, достигла меня судьба, через бабу достигла, как и следовало...
- Замолол! - презрительно воскликнул Четыхер. - Пашуха, подь-ка и впрямь, тащи огня! - И деловито объяснил Артюшке: - Одним-то нам и при огне боязно было...
А Бурмистров продолжал, обиженно и поспешно:
- Я ведь знал, что просто с ней не кончишь, - так оно и вышло! А уж Семён, ей-богу, не знаю как попал, он совсем посторонний! Это правильно сказал Кузьма - надо было Глашку убить!
- Ничего я не сказал! - грубо прикрикнул Четыхер, подвигаясь к нему.
- А у ворот?
- Кто слышал? Где свидетели?
- Я слышал! Не-ет, ты погоди...
- Эка, поверят тебе!
Они оба начали злиться и взвизгивать - но тут неслышно явилась Паша, сунула в дверь руку с зажжённой лампой, - Четыхер принял лампу, поднял её над головой и осветил поочерёдно Бурмистрова на постели, с прижатыми к груди руками и встрёпанной головой, изломанное тело Симы на полу, а около печи Артюшку. Он стоял, положив ладони на дуло ружья, и лицо его улыбалось кривой бессменной улыбкой.
- Видно, не споём мы с тобой никогда больше? - вопросительно молвил Бурмистров, глядя на товарища жадными глазами.
Артюшка сплюнул сквозь зубы и сказал:
- Кабы смениться можно, я бы за тебя пошёл в Сибирь, право, чего же? Там охота действительно что серьёзная, а здесь только дробь-порох зря тратишь! Людей там тоже, слышь, немного, а это чего уж лучше!
- Верно! - позёвывая, сказал Четыхер.
- Други вы мои, эх! - тихо воскликнул Бурмистров. - Жалко мне себя всё-таки! Судить будут... и все эти церемонии! Уж гнали бы прямо!
Снова не торопясь потекла утешительная речь Пистолета:
- Ты же церемонии любишь. Плохо тут жить - вот о чём думай. Верно ведь Сима-то сочинил: 'жить нам - неохота'. Ну, конечно, всякий старается выдумать себе что-нибудь - на этом и шабашит!
- Чисто он стихи сочинял, - вспоминал Четыхер, глядя на труп, и незаметно перекрестил себе грудь.
- Сочинишь, в таком месте болтаясь! - странно двигая изувеченной щекой, сказал Артюшка и вздохнул. - Мне вот двадцать семь лет, а тоже иной раз такое в голову лезет - беда! Даже боязно! Я оттого, правду сказать, и живу в сторонке от людей, один, что опасаюсь часто, - как бы чего не сделать...
- Да-а! - согласился Четыхер. - Сидишь-сидишь у ворот ночью-то, да вдруг и подумаешь - ах вы, чтоб вас громом побило!
Он держал лампу в руках и вертел шпенёк, то уменьшая, то увеличивая огонь; это вызывало странные приливы и отливы серых теней на стенах, на потолке, на полу.
- Что вы - словно панихиду поёте? - уныло пробормотал Бурмистров.
Артюшка, глядя на Четыхера, виновато, точно Сима, улыбался и всё говорил:
- А то иной раз сам себе стариком покажешься вдруг, словно сто лет прожил и всё знаешь, что и завтра будет, и через год, право!
- В городе, слышь, чего-то шумят? - задумчиво молвил Четыхер.
- Н-да, шумят, был я там вчера и третьего дни: кричат все, а - что такое? И Вавила кричал - свобода, дескать, надобна, и чтобы каждый сам за себя. Это - есть! Этого - сколько хочешь! Только мне никуда такая свобода. Я драться не хочу - за что мне драться? Мой интерес, чтобы тихо было, это я люблю...
Он кивнул головою на труп.
- Это, что ли, свобода? Нет, чего делать будем со свободой? Вот где гвоздь! Павлуха Стрельцов - он рад, - заведу, говорит, себе разные пачпорта и буду один месяц по дворянскому пачпорту жить, другой по купеческому.
- Он тоже вроде Семёна, покойника, - сказал Четыхер.
Пистолет подумал и согласился:
- Похож, пожалуй!
Замолчали.
Снова по лестнице кто-то осторожно поднимался. Пистолет поднял голову и нюхнул воздух.
- Кузьма! - тихо позвала Розка.
- Эй?
- Нейдёт полиция.
- Ну?
- Не идут.
- Как же быть?
- Я не знаю.
- Не идут - не надо! - сказал Бурмистров строго и обиженно. - Я и сам до неё дойду.
- Полиция обязана придти, коли убийство сделано! - нахмурившись, заявил Четыхер. - Я порядки знаю - в пожарной команде служил...
- Что это вы с огнём? - удивлённо спросила Розка, заглядывая в дверь. - Ведь светло уж!
Четыхер недоверчиво посмотрел на неё, погасил лампу, жёлтый свет сменился кисейно-серым утром.
- И верно, что светло, - сказал Четыхер, помялся и, тяжко отдуваясь, предложил: - Надобно идти, Вавила, нечего тут!
- Идём! - не двигаясь, согласился Бурмистров.
- Ты дай-ка я тебе руки свяжу! - предложил дворник, распоясываясь.
Вавила встал с постели, не глядя перешагнул через труп, подошёл к дворнику и, повернувшись спиной к нему, заложил руки назад. Но Четыхер снова запахнул полушубок, крепко подтянув живот кушаком; лицо у него перекосилось, он почмокал губами.
- Ну, ин не надо! И так не убежишь.
- Не убежит, - тихо подтвердил Пистолет.
- Не убегу! - сказал Бурмистров. - Только бы её не встретить!
