— Испанца! — Генрих как бы выплюнул это слово.— Разрешите заявить вам, мадам, что не доверяю испанцам с тех пор, как имел дело с вашим отцом.
— Он был со мной много лет...
— Тем больше оснований, чтобы он вернулся в свою страну.
Катарина почувствовала на глазах слезы. Беременность стало все труднее переносить, чем это было вначале, и часто Катарина удивлялась собственной слабости. Обычно она не давала волю слезам.
— Генрих...— начала она.
— Мадам, не пытайтесь мне диктовать,— прервал тот.— При моем дворе и так много шпионов. Я хотел бы избавиться от всех испанцев.
От ужаса у Катарины перехватило дыхание.
— Ты забыл, что и я...— начала было она. Генрих резко оборвал:
— Я не забываю. Мне хорошо известно, что ты была заодно со своим отцом, нашептывала мне на ухо, искушая меня принять тот или иной план... все время зная, что это выгодно твоему отцу... а не мне.
— Генрих, клянусь, что это неправда.
— Клянись, если хочешь. Но кто поверит испанке?
— Ты говоришь со мной, как будто я чужая... и враг.
— Ты испанка! — сказал он.
Она ухватилась за край стола, чтобы не упасть.
Последнее время в воздухе носились дурные слухи. Она не придавала им значения и считала их простыми сплетнями. Если королева вскоре не подарит королю ребенка, он может решить, что она неспособна рожать, и обратится за разводом.
Она при этом подумала, как могут люди быть такими жестокими? В своих сплетнях они не придают значения нашим напастям.
Теперь же она хотела знать, откуда и почему пошли такие слухи. Когда Генрих так сощуривал глаза, он выглядел таким жестоким.
Она отвернулась.
— Мне нужно вернуться к себе,— сказала она.— Я неважно себя чувствую.
Генрих не ответил ей, а стоял, сверкая глазами, пока она медленно и неуклюже выходила из его покоев.
Теперь Катарина ждала, ждала рождения ребенка, который существенно изменил бы ее будущее. Если на этот раз она сможет родить здорового мальчика, король вновь будет находить удовольствие в своем браке. Его отвратила от нее лишь эта полоса невезения, твердила она себе. Так много неудач. Право же, кажется, что их преследует какой-то злой рок. Неудивительно, что Генрих начинает сомневаться в том, что у них может быть семья, и поскольку он Генрих, то не скажет: «Можем ли мы иметь детей?», а скажет: «Может ли она иметь детей?» Он не поверит, что в неудаче может быть повинен он сам.
Она все время молилась: «Дай мне родить здорового ребенка. Пресвятая Матерь, пусть это будет мальчик. Если я прошу слишком многого, пусть будет девочка, только здоровая и живая... хотя бы для того, чтобы доказать, что я могу родить здорового ребенка».
Девиз с изображением плода граната в ее апартаментах казался ей посмешищем. Он был вышит на развешанных по стенам гобеленах, выгравирован на многих ее вещах. Плод граната, означающий плодородие, который она так часто видела у себя на родине, пока не поняла значение этого древнего арабского символа.
Какая ирония, что она выбрала его своим девизом!
Она не осмеливалась размышлять о возможности неудачи и поэтому старалась доказать Генриху свою абсолютную преданность его делу. Когда прибыли послы из Франции, она приняла их с видимым удовольствием и величайшим радушием; массу времени она проводила с опечаленной юной Марией, желая помочь ей прожить это трудное время, подбадривая ее, вспоминая свои собственные страхи при разлуке с матерью: уверяя ее в том, что покорно приняв свой жребий, та, в конце концов, справится со своими страхами.
В такое время она была неоценимой. Даже Генрих был вынужден неохотно это признать и, поскольку он понял, что тем самым она ему говорит, что порвала со своим народом и решила целиком перейти на его сторону, его отношение к ней смягчилось.
С наступлением июля были завершены переговоры о французском браке и совершена церемония бракосочетания с доверенным лицом.
Мария, с бледным лицом и трагическим выражением в огромных глазах, смиренно покорилась. Катарине, присутствовавшей на церемонии, когда новобрачных укладывали в постель, было жаль девушку. Она тихо смотрела, как фрейлины Марии укладывают ее, дрожащую и полураздетую, в постель, а рядом с ней кладут замещающего короля Франции герцога де Лонгвилля — полностью одетого за исключением одной обнаженной ноги, которой он притронулся к Марии. Тут же было объявлено, что брак действителен, ибо прикосновение французского и английского тел считалось равносильным его совершению.
В октябре этого же года Марию с большой пышностью повезли в Дувр, откуда она должна была отправиться морем во Францию. Ее сопровождали Катарина и Генрих, и Катарине стало страшно, когда она увидела мрачное выражение в глазах Марии.
Для Катарины ее пребывание в Дуврском замке, где они пережидали, пока утихнет море, оказалось печальным поводом, так как она не могла не вспомнить свой собственный приезд из Испании в Англию, и ей было очень понятно, что переживала Мария.
Как печальна судьба большинства принцесс! — думала она.
Ей хотелось утешить свою юную золовку и она пыталась пробудить в Марии интерес к нарядам и драгоценностям, но та оставалась апатичной за исключением случаев, когда разражалась гневными тирадами, обвиняя судьбу за то, что ее заставляют выйти замуж за старика, кого она решила презирать, потому что был другой — ее любимый. Катарине стало ясно, что брак нисколько не отвратил мысли Марии от Чарльза Брэндона.
Недели, проведенные в Дувре, показались такими длинными. По замку бродил Генрих, нетерпеливо желающий покончить с этим тягостным расставанием и вернуться в Лондон, потому что о каком настоящем веселье могла идти речь, пока среди них оставалась королева Франции, эта печальная тень прежде веселой принцессы Марии.
Катарина вновь и вновь пыталась ее утешить.
— Как весело будет в Париже,— говорила она. Однако, Мария лишь пожимала плечами.
— Мое сердце останется в Англии,— сказала она,— поэтому мне безразлично, какое будет веселье в Париже.
— Ты станешь чувствовать иначе... со временем.
— Со временем! — вскричала Мария и в глазах у нее вдруг появилось злобное выражение.— Ага, со временем,— повторила она.
Временами она становилась какой-то лихорадочно веселой, смеялась слишком бурно, даже пела и танцевала, и все песни были о будущем. Катарина хотела бы знать, что у той на уме, и ей было страшно.
Для фрейлин Марии это было, без сомнения, тяжелое время. Среди небольшой группы женщин, которые должны сопровождать Марию во Францию, Катарина заметила несколько очаровательных девушек. Из них весьма привлекательными были леди Анна и леди Элизабет Грей, и Катарина была уверена, что им удастся поддержать хорошее настроение Марии.
В один из дней, когда она направилась в покои Марии, она увидела среди женщин очень юную девушку, совсем ребенка.
Катарина позвала ее, и девочка подошла и присела в реверансе. У нее были большие, темные глаза и
