Он приник губами к ее шее:
– Мне есть о чем подумать и помимо клятв.
– Но я боюсь, Генрих.
– Чего же, моя малышка?
– Я боюсь, что меня заставят покинуть Беарн без тебя. Если я уеду… ты поедешь со мной?
Он продолжал, тихо посмеиваясь, целовать ее.
– Неужели ты думаешь, что я расстанусь с моей маленькой Дайеллой?
Это удовлетворило ее. Она была не в силах понять, что он лишь отвечает на ее вопрос. Дайелле, которая входила в «летучий эскадрон», приказали заманить его в Париж. «Нет, моя дорогая, даже ради тебя, даже ради любой другой женщины не поеду, – думал при этом Генрих. – Однажды меня уже заманили в Париж. Там я потерял моих друзей, слуг… все, кроме собственной жизни. Больше никогда! Даже ради самой желанной женщины на свете. Женщин на свете много, а жизнь у меня одна».
Очаровательная Дайелла! Такая юная и такая простодушная; она так мило пыталась исполнять свои обязанности. Но Генрих больше не был юнцом. С тех пор как король Наварры въезжал в Париж, не подозревая об опасности, он сильно вырос.
Настали нелегкие времена. Гугеноты не могли доверять Екатерине Медичи, потому что считали ее главной виновницей резни, однако все жаждали мира, и считалось, что Екатерина с дочерью прибыли на переговоры с Генрихом Наваррским о мире.
Между Екатериной и ее советниками, с одной стороны, Генрихом и его советниками, с другой, постоянно шли переговоры, в них принимала участие и Марго. Многое ей приходилось обсуждать и с виконтом де Тюренном, а для этого часто бывать в покоях друг у друга. То, что там происходило, ни для кого не было тайной, но Генриха, очарованного Дайеллой, поведение супруги никак не беспокоило. В интересах и его, и Марго, а также многих симпатичных господ и дам, бравших с них пример, было, чтобы переговоры шли как можно дольше и королева-мать не возвращалась в Париж, потому что это привело бы к разлуке многих любовников.
Марго вызывала всеобщее восхищение и сама получала истинное удовольствие, когда предоставляла возможность своим поклонникам любоваться ею, и фанатикам, которые считали ее дочерью сатаны, посланной из ада, чтобы навлечь на всех беды и несчастья, возмущаться. Она всегда была в центре внимания – черноволосая, в золотистых или красных платьях. Марго устраивала балы и маскарады, как в Париже; ее наряды отличались пышностью, были ли они сшиты из красного испанского бархата или из сатина, украшенного блестками и драгоценными камнями; на ее прекрасных волосах колыхались плюмажи, усыпанные бриллиантами, и все глаза устремлялись на нее, когда она танцевала итальянские или испанские танцы, которые были такими же модными, как и французские. Иногда Марго пела, аккомпанируя себе на лютне. Но наибольший восторг вызывал блеск ее остроумных речей. Они были бы неудивительными при дворе французском, но в Беарне воспринимались совсем по-другому.
Марго не была бы Марго, если бы не пыталась что-то менять. Недостаток роскоши в замках По и Нераке вызвал ее неудовольствие, а отсутствие хороших манер у беарнцев – сожаление. Во всем этом она обвинила мужа, бывшего ко всему прочему еще и королем, который обязан вести за собой своих подданных. Она заявила, что люди берут с него пример, когда он ходит в грязных одеждах и не принимает ванну. Сказала, что не подпустит его к себе, пока он хотя бы не вымоет ноги. После тех редких случаев, когда они бывали вместе, Марго требовала, чтобы белье меняли, а кровать спрыскивали духами. Высказала она неодобрение и по поводу того, что он ласкает служанок.
Генрих над женой посмеивался. Если она приехала в Беарн, чтобы попытаться сделать из него образцового француза, то ей лучше отправиться обратно, потому что эта миссия завершится неудачей, едва начавшись.
– Однако я заметил, – сказал он, – что месье Тюренн сильно изменился после твоего приезда. Значит, какие-то зерна упали не на каменистую почву.
Генрих, как всегда, раздражал Марго, однако особенно жаловаться ей не приходилось. Он вел себя как хотел, о его увлечении Дайеллой судачил весь двор, но все-таки и ей не мешал наслаждаться жизнью.
В По нравы были более пуританскими, и там к Марго отнеслись строже. Легкая критика ее не раздражала, но, когда ей пытались ставить палки в колеса, она впадала в гнев.
Прошло больше года с тех пор, как они приехали, и наконец переговоры продвинулись вперед. После того как королева-мать договорилась обо всех условиях мира между королем Франции и ее зятем, королем Наварры, никаких причин для того, чтобы им и дальше оставаться в Беарне, не осталось. Екатерине хотелось как можно скорее вернуться назад к горячо любимому сыну, к комфортной жизни в Париже, и, наконец, она объявила, что они отправляются в путь, на север.
Екатерина вызвала Дайеллу и спросила, как у нее обстоят дела с королем Наварры, хотя ей и было все прекрасно известно. Генрих без ума от этой девочки и не представляет жизни без нее.
– Ты просила его, чтобы он не допустил вашей разлуки?
– Да, мадам.
– Что ж, мы скоро уезжаем, и ты едешь вместе со мной в Париж. Король Наварры будет нас некоторое время сопровождать. Тебе предоставляется шанс. Используй все свои чары. Я хочу, чтобы он поехал с нами в Париж.
– Постараюсь, мадам, но, когда я спрашиваю его об этом, он отвечает уклончиво.
Екатерина ущипнула ее за щеку, да так сильно, что Дайелла вскрикнула.
– Это твои заботы, детка, – сказала она.
Генрих и Марго проводили Екатерину до Кастельнодари. Там все попрощались, хотя Екатерина до последнего момента лелеяла надежду, что они оба тоже вернутся в Париж. Она и король Франции не могли чувствовать себя в безопасности, пока король Наварры находился на свободе в своем маленьком королевстве; раньше они недооценивали его – и Екатерина только теперь узнала ему истинную цену. Он вовсе не был легкомысленным юнцом, каким представлялся раньше, и поэтому было еще больше причин держать его под своим контролем.
