реформирования этого пропитанного юнкерским духом государства даже в мелочах.
Как вооружение и организация войска, так и его стратегия и тактика стояли совершенно на фридриховской ноге. С суеверным упорством держались той же линейной тактики и того же магазинного снабжения, как они сложились во времена наемного войска, приноравливаясь к его потребностям. Кроме Шарнгорста не было, вероятно, ни одного офицера в войске, который имел хотя бы маленькое подозрение в том, что идут навстречу новому военному искусству, имеющему гораздо большие возможности благодаря своему стрелковому огню и реквизиционной системе. Наоборот, в полном почете находилось строевое учение на плац-парадах, которое высмеивал даже старый Фриц как военное искусство «формалистов», сводившееся к передвижению линий батальонов туда и сюда. Главной заботой военного командования была забота об одинаковой длине кос. Случалось, что на больших парадах даже сам фельдмаршал вынимал из кармана нормальную мерку для кос и измерял их. Если коса какого-нибудь рекрута не соответствовала мерке, это означало 20 ударов деревенскому болвану; еще в день битвы при Заальфельде вышел приказ делать ровнее букли.
Уже по этому можно приблизительно судить о том, что происходило в генеральном штабе. Лучшими его работниками были ученые «талмудисты» из-за границы, которые ничего не знали о моральном элементе современного ведения войны и важнейшие моменты видели в местных и пространственных отношениях, в горных кряжах и водных течениях, в стычках передовых отрядов и кордонов, делая из совершенно произвольных предпосылок столь же ученые, сколько бессмысленные выводы. Они целиком погрузились в стратегические и тактические представления, являвшие собой лишь пережитки давно исчезнувшей действительности. Единственным исключением был Шарнгорст, но так как он не был ост-эльбским дворянином, то его влияние не распространялось далеко, но и он, конечно, также не был свободен от многочисленных бессознательных заблуждений; как он, так и Штейн нуждались еще в суровой школе, чтобы достигнуть полной ясности в своих взглядах.
Во главе войска наряду с Брауншвейгским герцогом, Мюллендорфом и Рюхелем стояли князь Гогенлоэ, княжество которого по заключении Рейнского союза было ликвидировано, но который в качестве бывшего суверенного властителя являлся как бы соперником главнокомандующего, и генерал Калькрейт, бывший в Семилетнюю войну адъютантом принца Генриха и долго живший затем при его полном интриг дворе. В военном отношении оба были такими же нулями, как и все остальные.
Во всяком случае, у герцога Брауншвейгского и здесь так же, как и в революционных войнах, иногда бывали светлые моменты. Едва эта бесформенная военная машина пришла в движение, как она начала трещать по всем швам и выяснилась полная невозможность ее исправления. Герцог жаловался, что не может он победить Наполеона с такими людьми, как Гогенлоэ, Мюллендорф, Рюхель и Калькрейт. Он называл Гогенлоэ тщеславным и слабым человеком, Рюхеля — фанфароном, Мюллендорфа — выжившим из ума стариком, Калькрейта — хитрым интриганом. Генералов же 2-го ранга — бездарными рутинерами. Это все было очень метко, но медаль имела и свою оборотную сторону. За три дня до Йенской битвы к Калькрейту явилась депутация от офицеров, требовавшая, чтобы он принял от герцога главное командование, так как последний не знал не только, что он делает и что хочет делать, но и того, куда он идет, где стоит, и в довершение всего поссорился с начальником своего штаба генералом Шарнгорстом.
При этих условиях произошла 14 октября «двойная» битва, уничтожившая старопрусское королевство.
3. Две битвы
Смешная надежда на то, что Наполеон сложит по требованию прусского ультиматума оружие, заставила прусское войско, стоявшее в Тюрингии в полной готовности с начала сентября, потерять много драгоценного времени. Единственная возможность достигнуть успеха сильным и быстрым продвижением во Франконию и нападением на начавшие лишь концентрироваться войска противника была упущена.
Правда, не следует смотреть на вещи так, что продвижение было бы действительно выполнено, если бы не предавались этому бессмысленному ожиданию. Был бы найден другой предлог к бездействию, так же как находились предлоги к этому и после начала настоящего боя. Та незначительная доля решительности, которой обладал герцог Брауншвейгский и которую, возможно, несколько поддерживали благоразумные советы Шарнгорста, в высшей степени ослаблялась присутствием в главной квартире короля. Герцог имел удобную возможность свалить всю ответственность на этого, по существу, настоящего державного вождя армии, а так как этот последний был совершенно неспособен к ведению войны, то неизбежным следствием явились непрерывные заседания военного совета, что, еще по выражению старого Фрица, было вернейшим средством проигрывать кампании и битвы.
К этому еще присоединились постоянные трения между главной квартирой герцога Брауншвейгского и главной квартирой Гогенлоэ, которая возглавлялась тщеславным и вздорным Массенбахом. Невозможно, да и не представляет никакого интереса в настоящее время описывать все взаимные перебранки или вытекающие из этого постоянные перекрещивающиеся движения войск. Тем более что исторически это приводит к таким же ложным взглядам, к каким можно прийти, рассматривая последние предсмертные прыжки давно уже обреченной на смерть жертвы, как единственные причины ее смерти. Если бы Брауншвейг, Гогенлоэ и Массенбах были трижды более гениальны, чем старый Фриц, и действовали в полной гармонии друг с другом, и то результаты были бы те же самые. Истинной причиной поражения было не то, что эти бедняги стояли во главе войска, — истинной причиной поражения было то, что такие люди могли стоять во главе войска.
Если по ничтожным причинам они могли отказаться от нападения, это означает, что эти формалисты совершенно не понимали, что энергичное сосредоточение всех военных сил было неизбежной необходимостью, если только они не хотели сознательно обречь себя на гибель. 9 августа была мобилизована впервые большая часть войск; войска восточной части страны были оставлены в их гарнизонах, очевидно, потому, что имелись основания опасаться восстания в Польше; приказ об их мобилизации последовал лишь 30 сентября. В Тюрингии стояло против 200 000 привыкших к победам наполеоновских солдат лишь 150 000 человек, включая и саксонцев, да и те были невероятнейшим образом раздроблены.
9 октября, когда должна была наконец начаться битва, они были разбросаны на пространстве 120 километров. Рюхель со своими войсками стоял при Крейцбурге и Эйзенахе; главные силы под командой герцога Брауншвейгского — под Готой; его авангард — целая дивизия под командой герцога Веймарского (игра в солдатики, которую так зло высмеял Гете, сделала герцога виновником гибели прусского войска) — блуждал в Тюрингенском лесу с целью якобы нападения на сообщения противника. Дальше на восток, на левом берегу Заалы, находилась группа войск Гогенлоэ, продвинувшего свой авангард под командой принца Людвига-Фердинанда к югу до Заальфельда. На правом берегу Заалы, при Роде, стояли саксонские войска, которые должны были соединиться с Гогенлоэ, а при Хофе стояла одна слабая дивизия, которая так же, как и авангард Гогенлоэ, включала в себя в значительной степени саксонские войска. Этой дивизией командовал генерал Тауенцин, придворный, совсем не способный к военным делам. Наконец, под Галле был собран еще один прусский резервный корпус под командой недалекого герцога Вюртембергского.
Наполеон, конечно, полностью пренебрегая какими-либо дипломатическими соображениями, начал войну, как только он приготовился к ней. 7 октября он приказал выступить 3 колоннам, чтобы на правом берегу Заалы, в местности, расположенной между Тюрингенским лесом и Рудными горами, наступать на Лейпциг. Его план был так же прост, как и ясен. Он знал, что происходило в лагере противника: «Все перехваченные письма показывают, — так писал он одному из своих генералов, — что враг потерял голову. Они совещаются дни и ночи и не знают, что им делать». Так как они этого не знали сами, то подавно и Наполеон не мог этого знать; но если бы он пошел на Лейпциг или на Берлин, то они могли бы стать ему на дороге, и, конечно, было наиболее вероятным, что он разбил бы их вдребезги.
Первые его удары обрушились 9 октября на дивизию Тауенцина и 10 октября на авангард Гогенлоэ. Оба сражения немедленно обнаружили действительное положение вещей. Перед превосходными силами французов Тауенцин отступил от Хофа на Шлейц, но замешкался, был настигнут и потерял 600 чел. Один прусский гусарский полк и 2 саксонских эскадрона легкой кавалерии были целиком изрублены. Пушки
