плотный обед в три часа, где он опять переел молочного поросенка, захотел шоколада, и она, когда Хилл принесла напиток, тоже не отказалась.
Эбигейл играла на клавесине. Королева давно не бывала так довольна.
Стук в дверь! Как быстро, легко промчалась Хилл по комнате!
И возвратилась к сидящей королеве.
— Мистер Харли, ваше величество. Покорнейше просит принять его.
— Дорогой мистер Харли! Как приятно его видеть.
Харли вошел, поклонился, взял белую — слегка распухшую, но все еще красивую руку — и поцеловал.
— Мой дорогой мистер Харли, я как раз вспоминала, до чего приятно мы проводили здесь время.
— Доброта вашего величества ошеломляет меня.
— Хилл, пожалуй, мистер Харли не откажется от чашки шоколада.
Мистер Харли заверил королеву, что приехал прямо от стола и шоколада не хочет.
Он сделал королеве комплимент относительно ее внешности. Отметил, что выглядит она гораздо лучше, чем при последней их встрече.
— Славная, добрая Хилл заботится обо мне, — сказала королева.
— И принцу как будто получше.
— Его замучили приступы астмы. Вчера ночью дышал он с трудом. После обеда и ужина болезнь сильнее дает себя знать. Я говорила, что не будь у него такого аппетита, то, может, ему дышалось бы полегче. Но Хилл готовит ему замечательный отвар, он вдыхает пары и чувствует себя лучше. Хилл, ты должна рассказать мистеру Харли об этом отваре.
— Непременно, ваше величество.
— Послушаю с большим интересом.
— Здоровье принца очень беспокоит меня, — продолжала королева.
— Ваше величество — преданная супруга. А он самый счастливый принц на свете.
— А я самая счастливая жена принца.
Тот что-то пробормотал сквозь сон.
— Все в порядке, Георг, — сказала королева. — Мистер Харли очень тепло отзывается о тебе.
Принц заворчал. Харли пристально посмотрел на него. И, уверясь, что Георг крепко спит, произнес:
— До меня дошел тревожный слух, мадам.
— Вот как?
Блаженное выражение исчезло с лица королевы.
— Он вряд ли обеспокоит ваше величество, — поспешил сказать Харли. — Собственно говоря, я убежден, что нет, потому что вы, мадам, ни за что не позволите честолюбцам выбирать за вас министров.
— Слух о….
— Да, о Сандерленде.
— Мне не нравится характер этого человека, и у нас никогда не будет дружеских отношений.
— Неудивительно. Мне тоже не нравится его характер, и знаю, что я никак не мог бы с ним подружиться.
Ваше величество согласится со мной, — продолжал Харли, — что мы не можем допустить этого.
— Я очень рада, мистер Харли, что вы разделяете мое мнение.
— Ваше величество, в своей снисходительности вы забываете, что только вы правите королевством.
— Я не могла бы править без помощи министров, и мне просто необходимо состоять с ними в дружеских отношениях.
— В высшей степени справедливо, — поддержал ее Харли.
— А с этим человеком…
— Ваше величество никогда не сможет подружиться.
— Истинная, истинная правда.
— Я опасаюсь, мадам, что зреет заговор.
— Заговор?
— Образовать прочный союз из членов определенного семейства…
Эбигейл затаила дыхание. Харли ступил на очень зыбкую почву. Те, кто видел королеву и Сару вместе, должны понимать, как сильны чувства Анны к подруге.
— Мадам, — торопливо продолжал Харли, так как прекрасно знал об этой опасности, — я многим обязан великому герцогу. Я его ставленник. Он помог мне получить занимаемую должность. Но я всей душой служу моей королеве, и если для того, чтобы проявить благодарность за прошлые благодеяния, нужно будет предать мою повелительницу, то мне, мадам, придется быть неблагодарным.
— Дорогой мистер Харли, я понимаю вас. Прекрасно понимаю.
— Проницательность вашего величества всегда ободряла меня. Потому-то я и осмеливаюсь разговаривать с вами подобным образом.
— Прошу вас, мистер Харли, будьте со мной откровенны.
— В таком случае, мадам, скажу вот что. Ни во благо страны, если какое-то семейство становится, по сути дела, правящим. В стране есть одна правительница и только одна. Я буду служить моей королеве всей душой и сердцем, но не стану служить семейству, которое с помощью ухищрений лишает ее неотъемлемых прав.
— Ухищрений! — ахнула королева. — Лишает!
— Я выразился слишком резко. Прошу ваше величество простить меня.
— Ну что вы, мистер Харли. Я же сама просила вас говорить откровенно.
— Значит, дозволяете мне продолжать?
— Да, мистер Харли. Разумеется.
— Тогда, мадам, скажу вот что. Если зять Мальборо станет государственным секретарем, при том, что герцог является главнокомандующим, Годолфин, тесть его дочери, лордом-казначеем, а герцогиня будет подбирать министров… тогда вы окажетесь королевой только по названию. Фактически вы уступите правление семейству Черчиллов. А мне бы очень этого не хотелось. Служа моей королеве душой и сердцем, я не должен служить этим… узурпаторам.
В зеленом кабинете воцарилось молчание. Королева была потрясена. Харли опустил взгляд на свои руки. Может, он слишком далеко зашел? Не грех подвергать нападкам Сандерленда и Годолфина, даже герцога Мальборо. Но Сара — фаворитка королевы!
Он приободрился, услышав голос Анны — чуть дрожащий, но исполненный упрямства:
— Мне никогда не нравился характер лорда Сандерленда, и добрых отношений между нами не может быть.
Сара в Вудстоке поторапливала Джона Вэнбру, он хотел сохранить часть красивого старого замка. Равнодушная к истории и архитектуре герцогиня заявила, что дом должен быть памятником гению герцога Мальборо, а все прочее незачем принимать в расчет. Кроме того, он должен был служить комфортабельным жилищем.
Вместе с тем она не забывала о Сандерленде и готовилась по возвращении возобновить натиск на королеву. «Пока что Анна упрямится, — думала Сара, — но лишенная на какое-то время общества своей обожаемой миссис Фримен, вскоре будет готова вновь обрести его… любой ценой».
Тем временем королева, обеспокоенная обстрением астмы принца, советовалась с Эбигейл.
— Боюсь, Хилл, здешний воздух ему не подходит. Вчера ночью его высочество очень страдал. Я не могла из-за этого спать… и мой бедный ангел тоже.
Девушка предположила, что переезд в Кенсингтон может пойти ему на пользу. Оттуда ближе к Лондону, чем из Хемптона, и воздух там удивительно чистый. Помнит ли ее величество, как прекрасно чувствовал себя принц во время последнего пребывания там?
— Да, Хилл, теперь вспомнила. Переезжаем в Кенсингтон.
