Глаша, не достанешь ли муки, пуда два, а то и мешок?
Г л а ф и р а. Что же - воровать у хозяев буду для тебя?
Л а п т е в. Да ведь уже не первый раз! Всё равно - и раньше грешила, грех - на мне! Ребятам, ей-богу, кушать охота! Тебе же в доме этом за труд твой принадлежит больше, чем хозяевам.
Г л а ф и р а. Слыхала я эти сказки твои! Завтра утром Донату будут отправлять муку, мешок возьмёшь у него. (Уходит.)
Л а п т е в. Вот спасибо! (Сел на диван, зевнул до слёз, отирает слёзы, осматривается.)
К с е н и я (идёт, ворчит). Бегают, как черти от ладана...
Л а п т е в. Здравствуйте...
К с е н и я. Ой! Ох, что ты тут сидишь?
Л а п т е в. А надо - ходить?
К с е н и я. То - нигде нет его, то вдруг придёт! Как в прятки играешь. Отец- то крёстный - болеет, а тебе хоть бы что...
Л а п т е в. Заболеть надо мне, что ли?
К с е н и я. Все вы с ума сошли, да и других сводите. Понять нельзя ничего! Вон, слышь, царя хотят в клетку посадить, как Емельку Пугачёва. Врут, что ли, грамотей?
Л а п т е в. Всё возможно, всё!
Г л а ф и р а. Аксинья Яковлевна, на минутку.
К с е н и я. Ну, что ещё? Покоя нет... о, господи... (Ушла.)
Ш у р а (вбегает). Здравствуй!
Л а п т е в. Шурочка, в Москву еду, а денег нету - выручай!
Ш у р а. У меня тридцать рублей...
Л а п т е в. Пятьдесят бы, а?
Ш у р а. Достану.
Л а п т е в. Вечером, к поезду? Можно?
Ш у р а. Да. Слушай: революция будет?
Л а п т е в. Да она же началась! Ты - что, газет не читаешь?
Ш у р а. Я - не понимаю газет.
Л а п т е в. Спроси Тятина.
Ш у р а. Яков, скажи честно: что такое Тятин?
Л а п т е в. Вот те раз! Ты же почти полгода ежедневно видишь его.
Ш у р а. Он честный?
Л а п т е в. Да... ничего, честный.
Ш у р а. Почему ты говоришь нерешительно?
Л а п т е в. Мямля он. Мутноватый такой. Обижен, что ли.
Ш у р а. Кем?
Л а п т е в. Из университета вышибли со второго курса. Работает у брата, письмоводителем, а брат...
Ш у р а. Звонцов - жулик?
Л а п т е в. Либерал, кадет, а они вообще жуликоваты. Деньги ты Глафире передай, она доставит.
Ш у р а. Глафира и Тятин помогают тебе?
Л а п т е в. В чём?
Ш у р а. Не финти, Яшка! Ты понимаешь. Я тоже хочу помогать, слышишь?
Л а п т е в (удивлён). Что это ты, девушка, как будто только сегодня проснулась?
Ш у р а (гневно). Не смей издеваться надо мной! Ты - дурак!
Л а п т е в. Возможно, что и дурак, но всё-таки я хотел бы понять...
Ш у р а. Варвара идёт!
Л а п т е в. Ну, я её не желаю видеть.
Ш у р а. Идём... Скорей.
Л а п т е в (обняв её за плечи). В самом деле - что с тобой?
(Ушли, затворив за собой дверь.)
В а р в а р а (слышит, как щёлкнул замок двери, подошла к ней, повертела ручку). Это ты, Глафира? (Пауза.) Там есть кто-нибудь? Таинственно... (Быстро уходит.)
(Шура тащит за руку Доната.)
Д о н а т. Ну, куда ты меня, Шурок...
Ш у р а. Стой! Говори: отца в городе уважают?
Д о н а т. Богатого везде уважают. Озоруешь ты всё...
Ш у р а. Уважают или боятся?
Д о н а т. Не боялись бы, так не уважали.
Ш у р а. А - любят за что?
Д о н а т. Любят? Не знаю.
Ш у р а. А - знаешь, что любят?
Д о н а т. Его? Как сказать? Извозчики - как будто любят, он с ними не торгуется, сколько спросят, столько и даёт. А извозчик, он, конечно, другому скажет, ну и...
Ш у р а (притопнув ногой). Ты смеёшься?
Д о н а т. Зачем? Я правду объясняю.
Ш у р а. Ты стал злой. Ты совсем другой стал!
Д о н а т. Ну, где уж мне другим быть! Опоздал я.
Ш у р а. Ты хвалил мне отца.
Д о н а т. Я его и не хаю. У всякой рыбы своя чешуя.
Ш у р а. Все вы - врёте.
Д о н а т (понурясь, вздыхая). Ты - не сердись, сердцем ничего не докажешь.
Ш у р а. Уходи! Слушай, Глафира... Ну, кто-то лезет... (Спряталась в драпировку.)
(Входит Алексей Достигаев, щёголь, в галифе, шведской куртке, весь в ремнях и карманах.)
А л е к с е й. Вы всё хорошеете, Глаша.
Г л а ф и р а (угрюмо). Приятно слышать.
А л е к с е й. А мне - неприятно. (Встал на дороге Глафиры.) Не нравится мне хорошее, если оно не моё.
Г л а ф и р а. Пропустите, пожалуйста.
А л е к с е й. Сделайте одолжение. (Позевнув, смотрит на часы.)
(Входит Антонина, несколько позднее - Тятин.
Ш у р а. Ты, кажется, и за горничными ухаживаешь?
А н т о н и н а. Ему - всё равно, хоть за рыбами.
А л е к с е й. Горничные, если их раздеть, ни в чём не уступают барыням.
А н т о н и н а. Слышишь? Он теперь всегда говорит такое, точно не на фронте жил, а в кабаке...
Ш у р а. Да, раньше он был такой же ленивый, но не такой храбрый на словах.
А л е к с е й. Я - и на деле.
А н т о н и н а. Ах, как врёт! Он - трус, трус! Страшно боится, что его
