деяний наших - да идут же по зову чистых сердец своих в бесконечные дали времён, сея на земле смех свой, радость и любовь! Что есть в мире значительней детей, судей наших, кои являются, дабы объяснить нас и оправдать в чём можно, принять содеянное нами с благодарностью или отвергнуть дела наши со стыдом за нас? Юность - сердце мира, верь тому, что говорит она в чистосердечии своём и стремлении к доброму, - тогда вечно светел будет день наш и вся земля облечётся в радость и свет, и благословим её - собор вселенского добра'.
Всю зиму, не слушая её печальных вьюг, он заглядывал в будущее через могилу у своих ног, писал свои покаяния и гимны, как бы прося прощения у людей, мимо которых прошел, - прощения себе и всем, кто бесцветной жизнью обездолил землю; а в конце весны земля позвала его.
Это случилось на рассвете одного из первых майских дней: он поднялся с постели, подошёл к окну, раскрыл его и, осторожно вдыхая пьяный запах сирени и акации, стал смотреть в розоватое небо.
В монастыре только что кончили звонить к заутрене, воздух ещё колебался, поглощая тихий трепет меди, а пенье одинокого комара как будто продолжало этот струнный звук.
На юной зелени деревьев и сочной молодой траве сверкала обильная роса, тысячекратно отражая первый луч солнца - весь сад был опылён изумрудной и рубиновой пылью.
Ветер вздыхал, перекликались зорянки, трепетали вершины деревьев, стряхивая росу, - в чуткой тишине утра каждый звук жил отдельной жизнью и все сливались в благодарный солнцу шёпот.
Умилённый трогательной красотою рождения нового дня, старик перекрестился, молясь словами молитвы после причастия:
- Благодарю тя, господи боже мой, яко не отринул мя еси грешного, но общника мя быти святынь твоих сподобил...
Шакир, спавший на диване, приподнял голову, тихо спросив:
- Чего хочешь?
- Ничего не надо мне, друг, лежи, спи! - ласково ответил он, но Шакир поднялся, сел и, упираясь руками в диван, укоризненно закачал головой.
- Тебе - нада спать! Вот я скажу ей, тогда...
Утренний холодок вливался в окно, кружилась голова, и сердце тихо замирало.
- Ты гляди, какое радостное утро, - сказал Матвей Савельев, опускаясь в кресло.
За окном дыбились зелёные волны, он смотрел на их игру, поглаживая грудь и горло.
Зелёные волны линяли, быстро выцветая, небо уплывало вверх, а тело, становясь тяжёлым, оседало, опускалось, руки безболезненно отстали от плеч и упали, точно вывихнутые.
Он прошептал:
- Шакир - друг...
И сердце его остановилось навсегда.
