Я желаю вновь повторить в памяти все, что было, вновь убедиться в том, что все это случилось.
Я хочу рассказать правду о себе… и о королеве, а также о двух мужчинах, которых мы любили.
ССЫЛКА
В то время, когда город уставлен виселицами, а головы храбрейших мужчин Королевства выставляются в общественных собраниях, принцесса Елизавета, для которой предназначена лучшая судьба, лежит больная и недвижная в семи милях от Лондона и ожидается ее скорая смерть.
Я родилась в 1541 году, через пять лет после казни матери Елизаветы. Елизавете было тогда восемь лет. Это было через год после женитьбы короля на еще одной моей родственнице, Катерине Говард. Бедняжка, в следующем году ее постигла участь Анны Болейн, и она была обезглавлена по приказу короля.
Мне было дано при крещении имя Летиции в честь бабушки по отцовской линии. Мы были большой семьей, у меня было семь братьев и три сестры. Родители наши были любящими, но строгими, впрочем, как нам часто напоминали, – для нашего же блага.
Ранние мои годы прошли в поместье Ротерфилд Грейс, которое было даровано королем отцу за преданную службу тремя годами ранее моего рождения. На самом деле поместье это перешло отцу по наследству от его отца, но у короля была привычка забирать во владение любой замок, ему понравившийся – и Хэмптон Корт был ярчайшим примером высочайшей жадности и стяжательства, – так что было отрадно видеть, что права наследования моего отца были уважены королем.
Отец долгое время был вдали от дома по делам короля, а мать редко появлялась при дворе. Может быть, тому виной было ее близкое родство со второй женой короля, и он предпочел не вспоминать о том, о чем могла ему напомнить мать своим присутствием.
По правде говоря, вряд ли стоило ожидать, что кто-либо из фамилии Болейн мог приветствоваться при дворе. Поэтому жили мы отдаленно и спокойно, и только с возрастом во мне стали появляться признаки своенравия и беспокойства.
Впервые это проявилось на уроках в классной комнате, казавшейся мне невыносимой: освинцованные стекла окон и глубокие сиденья, длинные столы, за которыми мы склонялись. Мать часто заходила в нашу классную комнату, чтобы побеседовать с наставниками, узнать о наших успехах и просмотреть наши учебники. Если успехи были посредственны или не было вовсе никаких, то нас собирали в солярии, где мы занимались работой, обычно шитьем, и одновременно выслушивали лекцию о пользе образования для людей нашего сословия. Наши братья при этом к нам не присоединялись, так как не обучались совместно с нами: по обычаям того времени, мальчиков отдавали в знаменитые, выдающиеся чем-либо семьи, и они воспитывались там, пока не наступало время для поступления в Оксфорд или Кембридж. Генри к тому времени уже покинул отчий дом; другие, Уильям, Эдвард, Роберт, Ричард и Фрэнсис, были еще слишком юны.
Что касается Томаса, то он был вовсе младенцем.
Именно во время таких наставлений в солярии мы – я, Сесилия, Кэтрин и Анна, узнали о Елизавете, «моей главной кузине», по горделивому выражению матери. Нам постоянно говорили, что Елизавета – пример для подражания всем нам.
В возрасте пяти лет, говорилось при этом, она уже знала латынь и была столь же хорошо знакома с греческим, как и с английским, и, кроме того, она бегло говорила на французском и итальянском. «Ах, как она разительно не похожа на своих кузин», – говорилось нам, которые были заняты чем угодно, только не образованием, и чьи глаза, которые должны были бы не отрываться от книг, постоянно блуждали взглядом по окнам, так что наставникам не оставалось ничего, кроме как пожаловаться их матери на леность и невнимание.
Помнится, я высказала вслух первую мысль, которая пришла мне при этом на ум:
– По вашим рассказам, Елизавета очень скучная. Осмелюсь поклясться, что если она, в действительности, знает латынь и все эти языки, то она мало что знает, кроме того.
– Я запрещаю говорить тебе в подобном тоне о Елизавете! – закричала мать. – Да знаешь ли ты, кто она?
– Она – дочь короля и королевы Анны Болейн. Вы нам часто об этом говорили, – отвечала я.
– Разве вам непонятно, что это означает? Она – особа королевской крови, и, вполне возможно, что когда-нибудь она станет королевой.
Мы слушали очень внимательно, поскольку мою мать очень легко было увлечь рассказами о днях ее детства – и тогда она забывала следить за нами и читать нам нотации. Несомненно, слушать ее было гораздо приятнее, чем заниматься науками, и можно было с уверенностью сказать, что в упоении она не замечала, как наши руки не шьют, а праздно лежат на коленях.
Как молоды мы были! Как невинны! Должно быть, мне было лет шесть, когда впервые я начала осознавать себя в мире людей, а то было время последних дней правления старого короля.
Моя мать предпочитала не говорить о настоящем: это могло быть опасным, поэтому она все более вспоминала о своем детстве, когда ее привезли ребенком в замок деда с бабкой. То были дни славы, когда богатство и известность фамилии Болейн возрастали: и недаром, ведь они приходились родственниками самой королеве.
– Я видела ее только однажды или дважды, – говаривала моя мать, – но никогда не забуду этого. После рождения Елизаветы и Анны они отчаянно надеялись на рождение сына. Ее могло спасти лишь рождение наследника. Там, в Хевере, я помню, видела моего дядю Георга: то был красивейший мужчина, встречавшийся мне в жизни.
В ее голосе слышалась грусть; и мы не настаивали, чтобы она продолжала рассказывать о дяде Георге: мы знали из опыта, что такая просьба может положить конец ее повествованию. Она могла подумать, что говорит детям о вещах, которых им не понять. Позже мы узнали, что красавец дядя Георг был казнен в одно и то же время со своей сестрой: оба были обвинены в совершении инцеста. Конечно, это было клеветническое обвинение – король искал способ избавиться от Анны, чтобы жениться на Джейн Сеймур.
Я часто говорила с Сесилией о том, как интересно родиться в такой семье, как наша. Слухи о смертях и казнях витали вокруг нас с детства: смертью было нечто такое, с чем мы свыклись с колыбели. Дети в то
