Он засмеялся, шлёпая губой.
- За тебя просил покойник Лукин, и в память о его честной службе я тебе даю место. Ты получишь двадцать пять рублей в месяц, пока...
Евсей молча кланялся.
- Пётр Петрович будет твоим начальником и учителем, ты должен исполнять всё, что он тебе прикажет... Понял?! - Он будет жить с вами?
- Да! - неожиданно громко сказал сероглазый человек.
- Хорошо.
И снова, обращаясь к Евсею, чёрный начал говорить ему смягчённым голосом что-то утешительное, обещающее, а Евсей старался проглотить его слова и, не мигая, следил за тяжёлыми движениями красной губы под усами...
- Помни, ты теперь будешь охранять священную особу государя от покушений на жизнь его и на божественную власть. Понял?!
- Покорно благодарю! - тихо сказал Евсей.
Пётр Петрович дёрнул головой кверху.
- Я всё объясню ему... мне пора идти...
- Идите! Ну, ступай, Климков... Служи хорошо, и будешь доволен. Но не забывай однако, что ты принимал участие в убийстве букиниста Распопова, ты сам сознался в этом, а я записал твоё показание - понимаешь?
Филипп Филиппович кивнул головой, его неподвижная, точно вырезанная из дерева, борода покачнулась, и он протянул Евсею белую пухлую руку с золотыми кольцами на коротких пальцах. Евсей закрыл глаза и отшатнулся.
- Какой ты, брат, трусишка! - тонко вскричал Филипп Филиппович, смеясь стеклянным смешком. - Теперь тебе нечего и некого бояться, ты теперь слуга царя и должен быть спокоен. Теперь ты на твёрдой почве - понимаешь?
Когда Евсей вышел на улицу, у него захватило дыхание, он пошатнулся и едва не упал. Пётр поднял воротник пальто, оглянулся, движением руки позвал извозчика и негромко сказал:
- Поезжай ко мне...
Евсей сбоку взглянул на него и едва не крикнул - на гладком, бритом лице Петра вдруг выросли небольшие светлые усы.
- Ну, чего разинул рот? - хмуро и недовольно спросил он, заметив удивление Климкова. Евсей опустил голову, стараясь против своего желания не смотреть в лицо нового хозяина своей судьбы.
А тот всё время молча высчитывал что-то на пальцах, пригибая их один за другим, хмурил брови, покусывая губы, и изредка сердито говорил извозчику:
- Ну, скорее...
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что экипаж всё время быстро катится с крутой горы в чёрный, грязный овраг. Остановились у большого дома в три этажа. Среди трёх рядов слепых и тёмных окон сверкало несколько стёкол, освещённых изнутри жёлтым огнём. С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
- Иди вверх! - командовал Пётр. Он уже снова был без усов.
Поднялись по лестнице, долго шли длинным коридором мимо белых дверей. Евсей подумал, что это тюрьма, но его успокоил густой запах жареного лука и ваксы, не сливавшийся с представлением о тюрьме.
Пётр торопливо открыл одну из белых дверей, осветил комнату огнём двух электрических ламп, пристально посмотрел во все углы и, раздеваясь, заговорил сухо и быстро:
- Будут тебя спрашивать, кто ты, отвечай - мой двоюродный брат, приехал из Царского Села искать себе места, - смотри, не проврись!
Лицо у него было озабоченное, глаза невесёлые, речь отрывистая, тонкие губы всё время кривились, вздрагивали. Он позвонил, открыл дверь, высунул в коридор голову и крикнул:
- Самовар!
Евсей уныло оглядывался, стоя в углу комнаты, и тупо ждал чего-то.
- Раздевайся, садись. Жить будешь в соседней комнате, - говорил сыщик, поспешно раздвигая карточный стол. Вынул из кармана записную книжку, игру карт и, сдавая их на четыре руки, продолжал, не глядя на Климкова:
- Ты, конечно, понимаешь, что наше дело тайное. Мы должны скрываться, а то убьют, как вот Лукина убили...
- Его убили? - тихонько спросил Евсей.
- Ну да, - безучастно сказал Пётр.
Потирая лоб, он рассматривал сданные карты.
- Сдача - тысяча двести четырнадцатая... У меня - туз, семёрка червей, дама треф...
Он что-то записал в книжку и, не поднимая головы, продолжал, говоря двумя голосами - невнятно и озабоченно, когда считал карты, сухо, ясно и торопливо, когда поучал Евсея.
- Революционеры - враги царя и бога. Десятка бубен, тройка, валет пик. Они подкуплены немцами для того, чтобы разорить Россию... Мы, русские, стали всё делать сами, а немцам... Король, пятёрка и девятка, - чёрт возьми! Шестнадцатое совпадение!..
Он вдруг повеселел, глаза у него блеснули и на лице отразилось что-то мягкое, довольное.
- Что я говорил? - спросил он Евсея, взглянув на него.
- О немцах...
- Немцы - жадные. Они враги русского народа, хотят нас завоевать, хотят, чтобы мы всё - всякий товар - покупали у них и отдавали им наш хлеб - у немцев нет хлеба... дама бубен, - хорошо! Двойка червей, десятка треф... Десятка?..
Прищурив глаза, он посмотрел в потолок, вздохнул и смешал карты.
- Вообще, все иностранцы, завидуя богатству и силе России... двести пятнадцатая сдача... хотят сделать у нас бунт, свергнуть царя и... три туза... гм?.. И посадить везде своё начальство, своих правителей над нами, чтобы грабить нас и разорять... Ты ведь этого не хочешь?
- Не хочу! - сказал Евсей, ничего не понимая и тупо следя за быстрыми движениями его пальцев.
- Этого никто не хочет! - задумчиво проговорил Пётр, снова раскинув карты и озабоченно поглаживая щёку. - Потому ты должен бороться с революционерами - агентами иностранцев, - защищая свободу России, власть и жизнь государя, - вот и всё. А как это надо делать - увидишь потом... Только не зевай, учись исполнять, что тебе велят... Наш брат должен смотреть и лбом и затылком... а то получишь по хорошему щелчку и спереди и сзади... Туз пик, семь бубен, десять пик...
В дверь постучали.
- Отопри! - - приказал Пётр.
Вошёл рыжий кудрявый парень с подносом и самоваром.
- Иван, это мой двоюродный брат, он будет жить здесь, приготовь соседний номер...
- Господин Чижов приходили, - негромко сказал Иван.
- Выпивши?
- Немножко есть... Хотели зайти.
- Завари чай, Евсей! - сказал сыщик, когда слуга ушёл. - Наливай, пей... Сколько жалованья ты получал в полицейском правлении?
- Девять рублей...
- Денег нет?
- Нет...
- Надо достать и сшить тебе костюм, нельзя долго ходить в одном... Ты должен всех замечать, тебя никто...
Он снова забормотал, считая карты, а Евсей, бесшумно наливая чай, старался овладеть странными впечатлениями дня и не мог, чувствуя себя больным. Его знобило, руки дрожали, хотелось лечь в угол, закрыть глаза и лежать так долго, неподвижно. В голове бессвязно повторялись чужие слова.
'В чём же ты виноват?' - тонко спрашивал Филипп Филиппович.
