- Как - зачем? Обижают нас, рабочих... Что же нам делать?..
- А казаки что?
- Ничего! Сначала думали, что они нам - начальство, а потом говорят: 'Товарищи, давайте листочков...'
Яков вдруг оборвал речь, взглянул в лицо Евсея, нахмурил брови и с минуту шёл молча. А Евсею листочки напомнили его долг, он болезненно сморщился и, желая что-то оттолкнуть от себя и от брата, тихо проговорил:
- Читал я эти листочки...
- Ну? - спросил Яков, замедляя шаг.
- Непонятно мне...
- А ты почитай ещё.
- Не хочу...
- Неинтересно?
- Да...
Несколько времени шли молча. Яков задумчиво насвистывал, мельком поглядывая в лицо брата.
- Нет, листочки эти - дорогое дело, и читать их нужно всем пленникам труда, - задушевно и негромко начал он. - Мы, брат, пленники, приковали нас к работе на всю жизнь, сделали рабами капиталистов, - верно ли? А листочки эти освобождают человеческий наш разум...
Климков пошёл быстрее, ему не хотелось слушать гладкую речь Якова, у него даже мелькнуло желание сказать брату:
'Об этом ты не говори со мной, пожалуйста...'
Но Яков сам прервал свою речь:
- Вот он, Зоологический...
Выпили в буфете бутылку пива, слушали игру военного оркестра, Яков толкал Евсея в бок локтем и спрашивал его:
- Хорошо?
А когда оркестр кончил играть, Яков вздохнул и заметил:
- Это Фауста играли, оперу. Я её три раза видел в театре - красиво, очень! История-то глупая, а музыка - хороша! Пойдём обезьян смотреть...
По пути к обезьянам он интересно рассказал Евсею историю Фауста и чёрта, пробовал даже что-то петь, но это ему не удалось, - он расхохотался.
Музыка, рассказ о театре, смех и говор празднично одетой толпы людей, весеннее небо, пропитанное солнцем, - опьяняло Климкова. Он смотрел на Якова, с удивлением думая:
'Какой смелый! И всё знает, а - одних лет со мной...'
Климкову начинало казаться, что брат торопливо открывает перед ним ряд маленьких дверей и за каждой из них всё более приятного шума и света. Он оглядывался вокруг, всасывая новые впечатления, и порою тревожно расширял глаза - ему казалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо товарища по службе. Стояли перед клеткой обезьян, Яков с доброй улыбкой в глазах говорил:
- Ты смотри - ну, чем не люди? Верно ли? Глаза, морды - какое всё умное, а?..
Он вдруг замолчал, прислушался и сказал:
- Стой, это наши! - исчез и через минуту подвёл к Евсею барышню и молодого человека в поддёвке, радостно восклицая:
- А сказали - не пойдёте? Обманщики!.. Это мой двоюродный брат Евсей Климков, я говорил про него. А это - Оля, - Ольга Константиновна. Его зовут Алексей Степанович Макаров.
Опустив голову, Климков неловко и молча пожимал руки новых знакомых и думал:
'Захлёстывает меня. Лучше - уйти мне...'
Но уходить не хотелось, он снова оглянулся, побуждаемый боязнью увидеть кого-нибудь из товарищей-шпионов. Никого не было.
- Он не очень развязный, - говорил Яков барышне. - Не пара мне, грешному!
- Нас стесняться не надо, мы люди простые! - сказала Ольга. Она была выше Евсея на голову, светлые волосы, зачёсанные кверху, ещё увеличивали её рост. На бледном, овальном лице спокойно улыбались серовато-голубые глаза.
У человека в поддёвке лицо доброе, глаза ласковые, двигался он медленно и как-то особенно беспечно качал на ходу своё, видимо, сильное тело.
- Долго мы будем плутать, как нераскаянные грешники? - мягким басом спросил он.
- Посидеть где-нибудь, что ли...
Ольга, наклонив голову, заглядывала в лицо Климкова.
- Вы бывали здесь раньше?
- Первый раз...
Он шёл рядом с нею, стараясь зачем-то поднимать ноги выше, от этого ему было неловко идти. Сели за столик, спросили пива, Яков балагурил, а Макаров, тихонько посвистывая, рассматривал публику прищуренными глазами.
- У вас товарищ есть? - спросила Ольга.
- Нет, - никого нет...
- Мне так сразу и показалось, что вы одинокий! - сказала она, улыбаясь.
- Глядите - сыщик! - тихо воскликнул Макаров. Евсей вскочил на ноги, снова быстро сел, взглянул на Ольгу, желая понять, заметила ли она его невольное испуганное движение? Не понял. Она молча и внимательно рассматривала тёмную фигуру Мельникова; как бы с трудом сыщик шёл по дорожке мимо столов и, согнув шею, смотрел в землю, а руки его висели вдоль тела, точно вывихнутые.
- Идёт, как Иуда на осину! - негромко сказал Яков.
- Должно быть - пьяный! - заметил Макаров.
'Нет, он всегда такой', - едва не сказал Евсей и завозился на стуле.
Мельников, точно чёрный камень, вдвинулся в толпу людей, и она скрыла его в своём пёстром потоке.
- Заметили, как он шёл? - спросила Ольга.
Евсей поднял голову, внимательно и с ожиданием взглянул на неё...
- Я думаю, что слабого человека одиночество на всё может толкнуть...
- Да, - шёпотом сказал Климков, что-то понимая, и, благодарно взглянув в лицо девушки, повторил громче: - Да!
- Я его знал года четыре тому назад! - рассказывал Макаров. Теперь лицо у него как будто вдруг удлинилось, высохло, стали заметны кости, глаза раскрылись и, тёмные, твёрдо смотрели вдаль. - Он выдал одного студента, который книжки нам давал читать, и рабочего Тихонова. Студента сослали, а Тихонов просидел около года в тюрьме и помер от тифа...
- А вы разве боитесь шпионов? - вдруг спросила Ольга Климкова.
- Почему? - глухо отозвался он.
- Вы вздрогнули, когда увидали его...
Евсей, крепко потирая горло и не глядя на неё, ответил:
- Это-так, - я его тоже знаю...
- Ага-а! - протянул Макаров, усмехаясь.
- Тихонький! - воскликнул Яков, подмигивая. Климков, не понимая их восклицаний, ласковых взглядов, - молчал, боясь, что помимо своей воли скажет слова, которые разрушат тревожный, но приятный полусон этих минут.
Тихо и ласково подходил свежий весенний вечер, смягчая звуки и краски, в небе пылала заря, задумчиво и негромко пели медные трубы...
- Вот что, - сказал Макаров, - останемся здесь или пойдём домой?
Решили идти домой. Дорогой Ольга спросила Климкова:
- А вы сидели в тюрьме?
- Да, - ответил он, но через секунду прибавил: - Недолго...
Сели в вагон трамвая, потом Евсей очутился в маленькой комнате, оклеенной голубыми обоями, - в ней
