Снова слухи исчезают перед фактами. Некто из высшего общества оскорбил женщину, тотчас же в ресторанах, на улицах создаётся ряд оскорблений женщин. Поступок представителя высшего света совершенно исчезает в ряду однородных поступков. И так всегда, во всём. Крупная кража засыпается кучей мелких краж, и вообще все крупные преступления подавляются грудами мелочей. Вот – деятельность бюро.
Он подошёл к окну, осторожно взглянул на улицу и снова сел на стул, продолжая тихим голосом:
– Бюро ограждает высший класс американского общества от суда народа и, в то же время, постоянными криками о нарушении законов морали забивает народу голову мелкими скандалами, организованными для прикрытия порочности богатых. Народ находится всегда в состоянии гипноза, ему нет времени думать самостоятельно, и он только слушает газеты. Газеты принадлежат миллионерам, бюро организовано ими же… Вы понимаете? Это очень оригинально…
Он замолчал, задумался, низко наклонив голову.
– Благодарю вас! – сказал я ему. – Вы сообщили мне очень много интересного.
Он поднял голову и уныло взглянул на меня.
– Д-да, это интересно, конечно! – медленно и задумчиво произнёс он. – Но – меня это уже утомляет. Я семейный человек, три года тому назад я построил себе дом… мне хочется немного отдохнуть. Это трудное дело – моя служба. Поддерживать в обществе уважение к законам морали – о! это, право, нелегко! Вы подумайте, мне вреден алкоголь, но я должен напиваться, я люблю жену и тихую жизнь в семье – и должен ходить по ресторанам, скандалить… и постоянно видеть себя в газетах… хотя под чужим именем, конечно, но всё-таки… однажды откроется моё собственное имя, и тогда… придётся уехать из города… Я нуждаюсь в совете… Я пришёл к вам узнать ваше мнение по моему делу… очень запутанное дело!
– Говорите! – предложил я.
– Видите ли что, – начал он, – за последнее время среди представителей высших классов общества в южных штатах заводят любовниц – негритянских девушек… По две и по три сразу. Об этом начали говорить. Жёны недовольны поведением мужей. В некоторых газетах получены письма женщин с разоблачением деятельности их мужей. Возможен громкий скандал. Бюро немедленно же принялось за организацию ряда «контр-фактов», как это у нас называется. Тринадцать агентов – и в их числе я – немедленно должны завести любовниц-негритянок. По две и даже по три сразу…
Он нервно вскочил со стула и, приложив руку к карману сюртука, заявил:
– Я не могу сделать это! Я люблю жену… и она мне не позволит, вот что главное! Наконец – если бы одна!
– Откажитесь! – посоветовал я.
Он посмотрел на меня с сожалением.
– А кто же мне уплатит пятьдесят долларов за неделю? И награду в случае успеха? Нет, этот совет вы оставьте для себя… Американец не отказывается от денег даже на другой день после своей смерти. Посоветуйте что-нибудь другое.
– Мне трудно! – сказал я.
– Гм! Почему трудно? Вы, европейцы, очень легкомысленны в вопросах нравственности… ваша развращённость нам известна!
Он сказал это с твёрдой уверенностью в правде своих слов.
– Вот что, – продолжал он, наклонясь ко мне, – вероятно, у вас есть знакомые европейцы? Я уверен, что есть!
– Зачем вам? – спросил я.
– Зачем? – Он отступил от меня на шаг и встал в драматическую позу.- Я положительно не могу взять на себя дело с негритянками. Судите сами: жена мне не позволит, и я её люблю. Нет, я не могу…
Он энергично потряс головой, провёл рукой по своей лысине и вкрадчиво продолжал:
– Может быть, вы могли бы мне рекомендовать на это дело европейца? Они отрицают нравственность, им всё равно! Кого-нибудь из бедных эмигрантов, а? Я плачу десять долларов в неделю, хорошо? Я буду сам ходить по улицам с негритянками… вообще я всё сделаю сам, он должен позаботиться только о том, чтобы родились дети… Вопрос нужно решить сегодня же вечером… Вы подумайте, какой скандал может разгореться, если это дело в южных штатах не завалить своевременно разным хламом! В интересах торжества нравственности – необходимо торопиться…
…Когда он убежал из комнаты, я подошёл к окну и приложил ушибленную о его череп руку к стеклу, чтобы охладить её.
Он стоял под окном и делал мне какие-то знаки.
– Что вам угодно? – спросил я, открывая раму.
– Я забыл взять шляпу! – сказал он скромно. Подняв с полу котелок, я выбросил его на улицу.
И, закрывая окно, услыхал деловой вопрос:
– А если я дам пятнадцать долларов в неделю? Это хорошая плата!
ХОЗЯЕВА ЖИЗНИ
– Пойдём со мной к источникам истины! – смеясь, сказал мне Дьявол и привёл меня на кладбище.
И когда мы медленно кружились с ним по узким дорожкам среди старых камней и чугунных плит над могилами, он говорил утомлённым голосом старого профессора, которому надоела бесплодная проповедь его мудрости.
– Под ногами твоими, – говорил он мне, – лежат творцы законов, которые руководят тобой, ты попираешь подошвой сапога прах плотников и кузнецов, которые построили клетку для зверя внутри тебя.
Он смеялся при этом острым смехом презрения к людям, обливая траву могил и плесень памятников зеленоватым блеском холодного взгляда тоскливых глаз. Жирная земля мёртвых приставала к ногам моим тяжёлыми комьями, и было трудно идти по тропинкам, среди памятников над могилами житейской мудрости.
– Что же ты, человек, не поклонишься благодарно праху тех, которые создали душу твою? – спрашивал Дьявол голосом, подобным сырому дуновенью ветра осени, и голос его вызывал дрожь в теле моём и в сердце моём, полном тоскливого возбуждения. Тихо качались печальные ветви деревьев над старыми могилами людей, прикасаясь, холодные и влажные, к моему лицу.
– Воздай должное фальшивомонетчикам! Это они наплодили тучи маленьких, серых мыслей – мелкую монету твоего ума, они создали привычки твои, предрассудки и всё, чем ты живёшь. Благодари их – у тебя огромное наследство после мертвецов!
Жёлтые листья медленно падали на голову мою и опускались под ноги. Земля кладбища жадно чмокала, поглощая свежую пищу – мёртвые листья осенних дней.
– Вот здесь лежит портной, одевавший души людей в тяжёлые, серые ризы предубеждений, – хочешь посмотреть на него?
Я молча наклонил голову. Дьявол ударил ногой в старую, изъеденную ржавчиной плиту над одной из могил, ударил и сказал:
– Эй, книжник! Вставай…
Плита поднялась, и, вздыхая густым вздохом потревоженной грязи, открылась неглубокая могила, точно сгнившее портмоне. В сыром мраке её раздался брюзгливый
