Говорите! Кто он?
— Ва… ваше величество, — залепетала она, — не прогневайтесь, но…
— Что «но»?
— Но я не могу вам этого сказать.
— Не можете сказать?
Я схватила ее за ухо и как следует крутанула — Элизабет взвизгнула от боли. В ее глупых глазенках стояли слезы.
— Ваше величество, мы любим друг друга…
— Это не оправдание для бесстыдства! Кто он, я спрашиваю! Лучше выкладывайте всю правду. Как вы смеете запираться!?
— О нет, ваше величество, я не хотела…
— Говорите!
По моему тону она поняла, что я не отступлю.
— Это Уолтер…
— Рэли?!
Как же я разъярилась! Итак, все сначала! Роберт и Леттис Ноуллз, Эссекс и Фрэнсис Уолсингэм… О, мужчины! Твердят, что влюблены и клянутся в верности до гроба, а сами путаются с моими фрейлинами!
— Вон отсюда, шлюха! — крикнула я.
Она в ужасе выбежала из комнаты.
Я же крикнула страже:
— Найти Рэли! Немедленно доставить ко мне!
Он явился, весь светясь обаятельной улыбкой.
— Итак, сэр авантюрист, вы соблазнили одну из моих фрейлин, добропорядочную девицу, отданную семьей на попечение королевы!
— Значит, Бесс вам все рассказала…
— Да, я заставила эту шлюшку выложить все начистоту. Что же касается вас, подлый предатель, я не желаю больше видеть вашу лживую физиономию!
Он начал оправдываться, а язык у сэра Уолтера был подвешен хорошо, этим-то он мне и нравился. Но на сей раз я была так оскорблена и разгневана, что не стала слушать. Все заверения в любви и вечной преданности ничего не значили. Этот негодяй наверняка думал, что своими льстивыми речами может заморочить старухе голову!
Я распалилась еще пуще и приказала:
— В Тауэр его!
Когда-то я собиралась поступить подобным образом и с неверным Робертом, но славный Суссекс убедил меня, что за вступление в законный брак человека в тюрьму не сажают.
За Рэли же никто не заступился, да и законного брака не было. Тут речь могла идти только о соблазнении благородной девицы.
Ничего, пусть посидит, решила я. Забуду о самом его существовании. Мало ли вокруг молодых красавцев, готовых бегать вокруг меня на задних лапках? Подумаешь, одним меньше.
Бесс Трогмортон была с позором изгнана из моей свиты, Рэли попал в Тауэр, а звезда Эссекса засияла еще ярче, чем прежде.
Пожив при французском дворе, Эссекс заметно изменился. Генрих IV, государь весьма незаурядный, произвел на моего любимца большое впечатление. Французский король — впрочем, как и я — обладал редким талантом вызывать в сердцах приближенных любовь, так что служили ему верно и в хорошие времена, и в плохие. Он был человек простой, сражался вместе со своими солдатами, не любил церемоний. Всем своим видом Генрих как бы говорил: я такой же, как вы, так же рискую жизнью, а если и являюсь вашим королем, то лишь по праву рождения.
Так и нужно. Генрих, подобно мне, понимал, что от отношения простых людей зависит, насколько прочно держится корона на голове монарха.
Но была у него и прискорбная слабость — Генрих слишком любил женщин. У него имелось бесчисленное количество любовниц, а ему все было мало. Правда, романы Наваррца длились недолго, но каждому из них он отдавался с пылом и страстью.
После возвращения Эссекс утратил первоначальную бесхитростность. В нем начала проявляться алчность, а кроме того, обнаружилось пристрастие к амурным приключениям. Несколько раз дело доходило до скандалов, в которых были замешаны почтенные придворные дамы. До меня подробности этих историй не доходили, а я предпочитала не слишком любопытствовать. За мной Эссекс теперь ухаживал более искусно, чем прежде. Думаю, он все еще испытывал ко мне искреннюю любовь, но сердце его ожесточилось, в действиях появилась расчетливость — мальчик внезапно стал честолюбивым. Одним словом, из Парижа Эссекс прибыл совсем другим человеком.
Сесилы считали его своим врагом. Я успела оценить выдающиеся достоинства горбатого Роберта и называла отца и сына «Сесилами» — ведь они всегда были вместе. Берли хорошо воспитал своего отпрыска, сделал из него точную свою копию, и это меня вполне устраивало, ведь мой дорогой Святой Протестант уже совсем состарился, и я знала, что скоро он меня покинет. Утешительно было думать, что взамен он оставит своего преемника.
Рэли сидел в Тауэре и угрозы для Эссекса не представлял, однако молодой граф все же счел нужным сколотить из своих сторонников партию, которая поддерживала бы его и противодействовала влиянию Сесилов.
Я очень дорожила Эссексом, но отлично видела его многочисленные недостатки. По части государственной мудрости его партия с Сесилами тягаться, конечно, не могла, да и держался он так неразумно, словно хотел настроить против себя всех и вся, даже саму королеву.
Он сошелся с племянниками лорда Берли, братьями Бэкон, Энтони и Фрэнсисом. Они были умны и образованны, особенно Фрэнсис, однако им не хватало такта, а Фрэнсис еще и раздражал меня тем, что без конца совал нос в политику. Братья считали себя обиженными, поскольку могущественный дядя не обеспечил им высокого положения на государственной службе.
Фрэнсиса следовало занять бы чем-нибудь полезным, но слишком уж он был самоуверен, решителен в суждениях и упрям. За это я его недолюбливала.
Вскоре произошло событие, повергнувшее меня в ужас. Генрих Наваррский, цинично заметив, что Париж стоит мессы, перешел из протестантизма в католичество.
Я столько помогала ему! Даже отправила в помощь моего драгоценного Эссекса, давала солдат, деньги, оружие, лишь бы в соседней стране не захватили власть паписты! И вот Генрих все погубил, поступился верой ради короны.
Поддавшись порыву, я написала вероотступнику гневное письмо: «Какая трагедия! Неужто мирские соблазны могли заставить Вас забыть о Божьем гневе…» — и далее в том же духе.
Почти сразу же я пожалела о своем опрометчивом поступке. Ведь мне тоже приходилось менять веру, когда моей жизни угрожала опасность. Что, собственно, сделал Генрих? Понял, что французский народ более склонен к католицизму и ни за что не примет короля-гугенота. Точно так же англичане ни за что не признали бы монарха-католика. Очень хорошо, пожал плечами здравомыслящий Наваррец. Если вам нужен государь-папист, я стану папистом.
Так он и сделал.
Мы с ним были очень похожи. Сколько раз я говорила себе, что религиозный обряд не имеет никакого значения. Важны лишь принципы христианства. Генрих не изменил Богу, он всего лишь принял католический обряд богослужения. С его стороны было бы глупостью поступить иначе. Представляю, как развеселило Наваррца мое письмо — он-то отлично понимал, что я бы без колебаний перешла в католичество, пожелай этого мои подданные.
На самом деле столь бурное возмущение объяснялось чисто политическими причинами — я была встревожена. Хорошо хоть, французский король не фанатик вроде Филиппа Испанского и слишком умен, чтобы ввязываться в войну с моей страной.
