полоски. Затем его рука легла на мой лиф. Тут я испугалась не на шутку — ведь он мог меня порезать. Но Томас ловко оттянул корсет, полоснул клинком, и вот я уже стояла перед ним в одной нижней юбке.
— Катарина, помогите мне, — попросил он. — Подержите-ка вашу непутевую дочь, пока я докромсаю ее платье. Клянусь, ничто меня не остановит!
Королева смеялась.
— О, Томас, вы заходите слишком далеко.
— Держите ее, держите! — приказал он.
Мачеха обхватила меня за плечи, и я послушно стояла, пока Томас не закончил расправу над моим платьем. Но изнутри меня сжигал настоящий пламень.
— Вы… Вы испортили мое платье! — наконец, задыхаясь, вымолвила я.
— Да. И преподал вам урок. Не правда ли, Катарина?
— Вы совсем мальчишка, Томас, — улыбнулась она.
— Вы испортили мне платье, — притворяясь сильно рассерженной, повторила я. — И должны купить новое.
— Весьма охотно. По крайней мере я выберу то, что понравится мне.
Наконец мачеха заметила, что на нас пялятся чуть не из каждого окна.
— Елизавета, — сказала она, — ты совершенно раздета. Немедленно беги к себе. Что подумают люди?
— Они подумают, что я человек, который делает все так, как хочется ему, — ответил Томас, и, к моему великому стыду, меня взбудоражила двусмысленность фразы.
— Но не со мной, — возразила я.
Тут я сообразила, что мачеха права и далее невозможно оставаться в саду. Я развернулась и бегом помчалась по лужайке к дворцу.
Кэт встретила меня сама не своя от волнения. Разумеется, она все видела.
Вскоре после той сцены в саду мачеха сообщила мне, что ожидает ребенка. Она была несказанно счастлива, а я испытывала к ней огромную жалость и неизменную нежность. Я терялась в догадках, понимает ли она, за какого человека вышла замуж. Она вела себя совершенно естественно, и однажды меня осенило, что она намеренно предпочитает закрывать глаза на истинную сущность мужа. Что думала Катарина о его заигрываниях со мной? Она называла это «поддразниванием», словно не было ничего естественнее подобных отношений между снисходительным отчимом и падчерицей, в которую тот влюблен.
Дикая сцена в саду положила начало изменениям в наших отношениях. Томас словно дал понять, что прелюдия закончена, мы переходим на следующую ступень. Он был умен и понимал, что мне ясны его намерения и что я далеко к нему не безразлична.
Мы оказались в крайне опасном положении. Если бы ему удалось добиться того, к чему он так стремился, под угрозой оказался бы его брак с Катариной, а это уже преступление против государства. Я уже не считалась прижитой в грехе побочной дочерью короля. Согласно последней воле покойного я заняла свое место в иерархии наследников трона. Исполни Томас свое намерение соблазнить меня, ему бы отрубили голову как государственному преступнику. Осознавал ли он это? Разумеется. Но опасность составляла для него главную прелесть жизни, безрассудство было его второй натурой, не говоря уж о бесконечном самомнении. И что же потом? У меня хватало ума сообразить, что ему мало просто лишить меня невинности. Жениться на мне? Разделить трон? Но у него уже есть жена. Правда, жену можно и сменить. Иногда я жалела, что умею рассуждать логически.
Поразительнее же всего было то, что, зная о недостойных планах этого человека, я восхищалась им и желала только одного: чтобы он по-прежнему меня домогался.
Я засыпала с мыслями о нем и, просыпаясь, продолжала мечтать о несбыточном.
Кэт Эшли спала в моей комнате. Я была этому рада, ибо, наслаждаясь двусмысленной игрой с Томасом, вовсе не собиралась идти до конца. Я намеревалась сохранять невинность до тех пор, пока бы окончательно не уверилась, что ее потеря не помешает мне взойти на престол.
Однажды рано утром я проснулась от звука осторожных шагов и увидела, что дверь моей спальни медленно открывается. Томас! Я лихорадочно огляделась, но Кэт не было в комнате. Должно быть, она вышла к фрейлинам, ибо те наверняка уже готовились к моему подъему. Я хотела убежать в соседние покои, но было уже поздно. Полог кровати раздвинулся, и я увидела Томаса в ночном халате и шлепанцах. Он улыбнулся мне. Задыхаясь, я села в кровати и натянула одеяло до самого подбородка.
— Милорд, — вскричала я. — Как вы смеете!
— Нет такой вещи, на которую я не осмелился бы, леди Елизавета, — сказал он.
— Уходите. Вас увидят мои фрейлины.
— Они увидят любящего отчима, пришедшего пожелать доброго утра своей маленькой падчерице.
— Только обычно для этого одеваются более приличным образом.
— Разве мы с вами заботимся о приличиях, моя восхитительная златовласая Елизавета?
— Немедленно уходите. Я не потерплю подобного…
— …Родственного обожания, — закончил он. — Интересно, а как вы меня остановите? Не кажется ли вам, что наши невинные игры слишком затянулись?
— Я вас не понимаю, милорд.
— Тогда я объясню.
С этими словами он прыгнул на кровать и заключил меня в объятия. Его страстные поцелуи испугали меня, я понимала, что должна немедленно кричать и звать на помощь, и все же, все же… Так не хотелось делать этого. Однако мой испуг объяснялся еще и тем, что я не желала позволять мужчине взять надо мной верх.
— Томас!
На пороге спальни стояла мачеха.
Томас ни на секунду не потерял присутствия духа, и мне пришло в голову, что он, должно быть, не первый раз выпутывается из подобного затруднительного положения.
Он обернулся к ней с улыбкой:
— Посмотрите на это дитя, Катарина. Она встала сегодня не с той ноги и отказывается как следует пожелать доброго утра своему отчиму. Я заглянул к ней поздороваться, а она смотрит на меня волком и плюется, как дикая кошка. Надо ее как следует наказать. Идите сюда, Катарина, помогите мне.
Тут он принялся щекотать меня, пока я не запросила пощады. В присутствии мачехи я находилась в полнейшей безопасности, и скоро мы все трое хохотали до полного изнеможения.
— Нет, правда, Томас, — заметила мачеха, — ты ведешь себя как мальчишка.
Он постарался принять еще более дурашливый вид, и только когда его глаза встретились с моими, я видела в них хорошо знакомый мне блеск страсти. Раскаяния в его взгляде не было и в помине.
Как долго это может продолжаться, спрашивала я себя. Почему мачеха ничего не видит? Но, возможно, она все замечает и обманывает себя? Обычно люди поступают именно так. Они не видят того, чего не желают видеть.
Кэт мне сказала:
— Мистер Эшли крайне озабочен.
— Чем? — спросила я.
— Он говорит, что адмирал ведет себя неподобающим образом по отношению к вам.
— И что ты на это ответила?
— Я сказала, что он — галантный кавалер, а вы — очень красивая молодая леди, ну… так всегда бывает.
— А он?
— Он слышал историю про разрезанное платье.
— Которую, конечно же, рассказала ему ты. Думаешь, я не знаю, что ты подглядывала из окна?
— Да, но о безобразной сцене в вашей спальне тоже поговаривают.
— Моя мачеха была там… и тоже принимала участие в «безобразной сцене».
