И я решила прислушаться к голосу рассудка.
«Я еще слишком юна и вряд ли смогу вам чем-нибудь помочь», — писала я Сомерсету, объясняя далее, что король окружен людьми, которым мое заступничество вряд ли придется по вкусу.
Вырваться из скуки и уединения провинциальной жизни было истинным наслаждением. Множество придворных добивались встречи со мной, чтобы засвидетельствовать сестре короля свое почтение. Возможно, многие из них смотрели далеко вперед, ведь при определенном стечении обстоятельств я могла однажды стать королевой. Эта мысль согревала душу.
В это время при дворе господствовала французская мода. В прошлом году Мария де Гиз, вышедшая замуж за короля Шотландского, некоторое время гостила в Хэмптон-корте. Она направлялась во Францию, чтобы навестить свою матушку, но морская буря заставила ее корабль искать убежища в Портсмутской гавани. Королева Шотландская сочла своим долгом нанести визит вежливости Эдуарду. Она погостила в Хэмптон-корте всего неделю, но наряды дам ее свиты произвели на англичанок огромное впечатление, и с тех пор в Лондоне вошли в моду французские платья и все придворные дамы стали завивать волосы на французский манер.
В результате придворные красавицы стали похожи друг на друга, как родные сестры, и я решила, что не стану следовать всеобщему примеру. Волосы я зачесывала гладко, отдавала предпочтение английским нарядам, и этим обращала на себя всеобщее внимание. Модницы осуждали меня, зато простонародье оценило мою приверженность традиции по достоинству. Меня стали называть «наша маленькая
Со временем случилось то, чего все давно ожидали: Эдуард Сеймур сложил голову на плахе, пережив своего брата адмирала на три года.
Отныне нашим властелином стал Джон Дадли, герцог Нортумберленд.
Я очень хорошо помню Рождество 1552 года. В Гринвиче должно было состояться пышное празднество, и я с нетерпением ждала новой встречи с любимым братом.
Он показался мне усталым и бледным, и это при том, что Эдуард никогда не отличался крепким здоровьем. Я встревоженно спросила, как он себя чувствует, и король ответил, что не может спать по ночам из-за сильного кашля.
Тогда я спросила, что говорят лекари.
— Они мне надоели, — ответствовал Эдуард.
Праздник был шумным и веселым, приглашенные остались весьма довольны, но я заметила, что некоторые государственные мужи, и в первую очередь герцог Нортумберленд, выглядят озабоченными. Должно быть, они тоже тревожились о здоровье короля.
Я впервые задумалась о том, что мой брат может умереть. Что будет дальше? Согласно завещанию отца, трон должна унаследовать Мэри, однако в этом случае в королевстве неизбежно произойдет религиозный раскол. Моя старшая сестра являлась ревностной сторонницей католической веры и не раз говорила, что готова отдать жизнь за свои убеждения. Если она унаследует корону, то наверняка попытается вернуть Англию в лоно Римской церкви, и многим это не понравится. Сам Эдуард, к примеру, ни за что бы на это не согласился, но ведь его уже не будет в живых…
Да, если короля ожидает ранняя смерть, может произойти все, что угодно. Я поняла, что за мной наблюдают сотни глаз и что мне следует проявлять крайнюю осторожность. Допустим, Мэри заняла трон и Англия вновь превратилась в католическую страну. Что дальше? Неужели в старой доброй Англии обоснуется зловещая инквизиция? Мать Мэри, Катарина Арагонская, была испанкой и, разумеется, воспитала свою дочь в преданности католицизму. Однако многие в стране решительно воспротивятся любым гонениям на новую веру. Что же касается меня, то я твердо решила в вопросах религии придерживаться лишь собственного суждения.
Одним словом, то было памятное Рождество, и мое сердце наполнилось недобрыми предчувствиями.
Не знаю, чувствовал ли Эдуард приближение смерти, но в последующие месяцы он внезапно страстно увлекся благотворительностью, помогая нищим и голодным. Он все время говорил о «несчастных», сокрушался по поводу их страданий, хотел как-то помочь им и делал все, что было в его силах.
Никто из приближенных, впрочем, не пытался ему противиться. Очевидно, все уже поняли, что бедный мальчик умирает, и ни в чем не хотели ему перечить.
Сначала Эдуард передал Брайдвельский дворец городской мэрии, чтобы там устроили работный дом для бедняков. Это означало, что многие бездомные получат крышу над головой и кусок хлеба — в том случае, если они добросовестно исполнят требования устава этого заведения. Затем король превратил бывший монастырь Серых Братьев, францисканцев, в школу для нуждающихся студентов, а лекарям больницы святого Фомы приказал лечить простых людей бесплатно.
Добрые дела приносили королю утешение, а я все время говорила ему, что его доброта останется в памяти народа на века. Думаю, в эти последние месяцы Эдуард был по-своему счастлив. Он знал, что хоть и не стал великим королем, но по крайней мере успел совершить нечто достойное.
Когда я видела его бледное, исхудавшее лицо, у меня на глазах выступали слезы. После Рождества Эдуард чувствовал себя все хуже и хуже и постоянно жаловался на усталость.
Однажды, проезжая со свитой через площадь, я увидела у позорного столба двоих скованных цепью преступников. Когда я спросила, в чем их вина, мне ответили, что они посмели утверждать, будто короля медленно отравляют.
Я содрогнулась, но ни на минуту не поверила в эту чудовищную клевету. Тем не менее подобные слухи свидетельствовали о том, что простонародье предчувствует близкую смерть юного короля. Тогда я решила, что самое время удалиться в Хэтфилд и наблюдать за дальнейшим развитием событий с безопасного расстояния.
Мои люди доносили, что Нортумберленд замышляет недоброе. Он женил своего четвертого сына, лорда Гилфорда Дадли, на юной леди Джейн Грей, все остальные сыновья уже женаты. Впоследствии я не раз задумывалась, что Роберт мог вполне оказаться на месте Гилфорда, не успей он обзавестись женой. Шестого июля разразилась страшная буря — такой не помнили даже лондонские старожилы. Небо потемнело, угрожающе рокотал гром, люди в ужасе смотрели на свинцовые небеса, страшась Господнего гнева.
Мой брат уже не вставал с постели. Его резиденция находилась в Гринвичском дворце, и Эдуард видимо понимал, что конец близок, но не страшился смерти. Мне кажется, он даже радовался ее приближению. Эдуард не был создан для короны, из него никогда не получился бы великий монарх, подобный отцу. Трудно представить себе яблоко, которое упало бы так далеко от яблони. Я все чаще и чаще думала о Мэри, наследнице престола. Она всегда была неизменно добра ко мне, но я знала, что поддержки в народе Мэри не найдет, слишком многим подданным придется не по душе ее приверженность католицизму. Ах, думала я, зачем только злая судьба привела меня в этот мир женщиной! Зачем я оказалась так далеко от трона! Слава Богу, у меня хватило здравомыслия и осторожности удалиться в Хэтфилд. Когда назревают большие перемены, всегда лучше держаться в стороне. Я знала — мой час еще не настал.
В тот самый день, когда разразилась буря, ко мне в Хэтфилд прибыл гонец. Цвета его ливреи были мне незнакомы, но он так настойчиво просил о встрече наедине, что я не смогла ему отказать. Посланец сказал, что его прислал Уильям Сесил, и я сразу же вся обратилась в слух.
Сэр Уильям Сесил в свое время был секретарем Сомерсета. Когда его господин пал, Сесила посадили в Тауэр и продержали там два месяца. Однако все знали, что человек он честный и мудрый, а потому вскоре Сесила сделали одним из государственных секретарей. Когда-то, еще при Сомерсете, я встречалась с этим джентльменом, и он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Мне кажется, что и я вызвала у него дружеские чувства. Полагаю, Сесил считал, что принцесса Елизавета — единственная надежда английских протестантов в будущем. Он опасался, что воцарение моей сестры вызовет в стране смуту и хаос. С его стороны было весьма рискованным поступком посылать ко мне гонца в такое тревожное и неопределенное время.
Посланец сказал, что является доверенным лицом сэра Уильяма, поручившего передать мне следующее: герцог Нортумберленд упросил умирающего короля назначить своей наследницей леди Джейн
