заточения? Одним словом, причин могло быть множество. Так или иначе, меня известили, что я должна прибыть в Хэмптон-корт. Когда томишься в неволе, любое разнообразие, даже чреватое новой опасностью, бесконечно радует.
Я готовилась к отъезду с волнением и нетерпением. Сопровождал меня сэр Генри. На ночь мы остановились в Рикоте, где я возобновила приятное знакомство с лордом Уильямсом. Он вновь принимал меня по-королевски, и мне показалось, что месяцы заточения — не более чем дурной сон.
Еще через два дня мы прибыли в Хэмптон, и при мне по-прежнему неотлучно находилась стража, это наводило на мысль, что положение мое остается прежним.
Через час после того, как я обосновалась в отведенных мне покоях, меня вызвали на заседание Государственного Совета, где председательствовал Гардинер. Прежде чем государственные мужи успели обратиться ко мне, я воскликнула, что очень рада их видеть и искренне надеюсь, что они убедят короля и королеву вернуть мне свободу.
— Я советую вам признаться в ваших прегрешениях и воззвать к милосердию ее величества, — сурово сказал Гардинер.
— Я не совершала преступлений против ее величества, — парировала я, — ни в мыслях, ни в словах, ни в деяниях. Чем признаваться в несуществующих грехах, лучше уж до конца своих дней просидеть в темнице.
— Ваша дерзость удручает королеву! — воскликнул Гардинер. — Из ваших слов следует, что ее величество обошлась с вами несправедливо. Если хотите вновь обрести свободу, покайтесь.
— Лучше навсегда остаться в тюрьме! — выкрикнула я. — Я не откажусь ни от единого своего слова. А что до вас, то пусть Господь простит вам все зло, которое вы мне причинили.
Я не видела смысла в том, чтобы пытаться смягчить этого человека. Что бы я ни говорила, он все равно останется моим врагом. Я для него не живое существо, а препятствие на пути честолюбивых замыслов.
Члены Совета удалились. Очевидно, я повела себя неожиданно. Неужто они думали, что я, вынеся столько невзгод, соглашусь очернить себя ради каких-то мелких поблажек? Нет, я вела большую игру, и если ставкой в ней будет моя жизнь, лучше лишиться головы, чем согласиться на позорную капитуляцию.
Примерно с неделю никто меня не трогал. Я ломала себе голову, пытаясь понять, зачем меня перевезли из Вудстока в Хэмптон-корт.
В конце концов мне сообщили, что королева желает видеть свою сестру.
Я отправилась на аудиенцию с внутренним трепетом. Приблизившись к Мэри, опустилась на колени, а она протянула мне руку для поцелуя. Испытующе поглядев мне в глаза, королева произнесла:
— Я слышала, что вы не желаете признаваться.
— Ваше величество, трудно признаваться в преступлениях, которые не совершал.
— Вы клянетесь, что говорите правду?
— Клянусь.
— Молю Господа, чтобы так оно и было.
— Если удастся доказать мою вину, я безропотно приму любое наказание, которому подвергнет меня ваше величество, — твердо сказала я.
— Вы намекаете на то, что с вами несправедливо обошлись?
— Подобных слов в присутствии вашего величества я произнести не могу.
— Еще бы, ведь тем самым вы упрекнете меня в несправедливости. Итак, со мной на эту тему вы беседовать не желаете, но с другими, несомненно, своей обидой делитесь.
— Ваше величество, я никому не говорила, что вы поступили со мной несправедливо, — холодно ответила я. — На мне лежит груз вашей немилости, но я еще раз клянусь: я всегда была верной и законопослушной подданной.
Королева сурово посмотрела на меня и прошептала:
— Все ведает один Господь.
Мне показалось, что Мэри склонна мне верить. Должно быть, она тяжело переживала наш разрыв. Я же всегда жалела сестру, чувствуя, как отчаянно ей не хватает любви. За всю жизнь никто не любил ее, кроме матери. Однако мать Мэри все время подвергалась унижениям, оскорблениям, закончила свои дни в тюрьме. Стоит ли удивляться, что Мэри так жаждала любви? Мне говорили, что она буквально молится на своего мужа. А теперь, Боже милостивый, вынашивает его ребенка…
Мэри велела мне сесть подле нее, и я немного воспряла духом, ибо это свидетельствовало о дружеском расположении. В то же время я отлично понимала, что наедине со мной Мэри может быть мила и ласкова, но затем, наслушавшись Гардинера и Рено, опять проникнется подозрительностью.
Я обратила внимание на грузность ее фигуры. Неужели плод созревает так быстро?
Пока мы разговаривали, я вдруг заметила, что портьера, которой был завешен вход в соседнюю комнату, слегка колышется. Похоже, кто-то подглядывал и подслушивал за нами. Я решила, что должна с особой осторожностью подбирать каждое слово.
Наша беседа становилась все более сердечной, но я время от времени поглядывала на зловещую портьеру. Ее край чуть отогнулся, и я, не веря собственным глазам, заметила краешек черного бархатного камзола. Филипп! С другой стороны, кто еще мог скрываться в личных покоях королевы? Сам Филипп Испанский подглядывал за сестрой своей жены!
Меня по-прежнему бдительно охраняли, но я уже участвовала во всех балах, а на пирах сидела на положенном мне почетном месте. Меня представили Филиппу, и он держался со мной весьма учтиво. Муж Мэри и в самом деле был далеко не красавец. Ресницы у него были такие же белесые, как у меня, но жиденькие и короткие. Несмотря на молодость, волосы Филиппа начинали редеть, а кожа имела нездоровый землистый оттенок, однако высокий лоб и острый, внимательный взгляд свидетельствовали, что этот человек отличается незаурядным умом. Невыигрышная внешность более чем компенсировалась величественной осанкой и изысканными манерами.
Несколько раз я ловила на себе его оценивающий взгляд, и в такие мгновения мне вспоминалась колышущаяся портьера. Я всегда любила разговаривать с умными людьми, и беседы с Филиппом доставляли мне наслаждение, но я все время помнила, что человек этот очень опасен и что я играю с огнем.
Вернуться ко двору, вновь оказаться в центре внимания всех этих важных господ было необычайно приятно. Каждый день был то бал, то турнир — во дворце отмечали не только Рождество, но и королевскую свадьбу. Мне сшили прекрасные наряды, и я всю неделю наслаждалась жизнью, впервые за долгое время чувствуя себя не узницей, а принцессой.
Я очень соскучилась по Кэт, о которой не имела никаких известий. Кто-то сказал мне, что Роберта Дадли наконец освободили, и я с нетерпением ждала, когда он появится при дворе. Однако надеждам было не суждено сбыться. Пусть Роберта выпустили из Тауэра, но опалу с него не сняли, ведь он был сыном человека, который хотел отобрать у Мэри трон. Я так и не узнала, куда отправился Роберт — то ли в армию, то ли к себе в Норфлок, где его ждала семья. Счастье Роберта, что он несколько лет назад женился — иначе мужем Джейн Грей стал бы не Гилфорд, а он.
Я понемногу забывала о меланхолии. Нарядившись в великолепное платье из белого атласа, усыпанное жемчужинами, я любовалась собой перед зеркалом и не могла поверить, что еще несколько недель назад мне угрожал эшафот. Пребывание в Хэмптон-корте лишний раз напомнило, как дорого я ценю радости жизни, как люблю свою страну, свой народ, как много значит для меня надежда на мое великое будущее.
И все же, несмотря на праздничную суету, я не забывала об угрожавшей опасности. Королеве нездоровилось. Удастся ли ей разрешиться от бремени? Я вновь и вновь задавала себе этот вопрос, и не я одна. Полагаю, будущее Мэри занимало Филиппа не меньше, чем меня. Уж не потому ли он поглядывал в мою сторону с таким интересом? Иногда мне приходила в голову мысль, что Испанец не прочь жениться на мне, если моей сестре суждена ранняя смерть… Но ведь я, с его точки зрения, еретичка. Впрочем, это грех простительный, если речь идет о троне. Испанец, похоже, не сомневался, что сможет управлять женщиной не хуже, чем страной.
Но только не мной, думала я. И все же мне льстило, что Филипп проявляет такой интерес к моей
