любуясь отблесками зари на воде пруда? Но почему он в летнем костюме? Вот он чертит по земле тростью, и женщине показалось, что слышно, как шуршат сухие листья. Через несколько минут решила послать горничную, посмотреть: кто этот человек?
Встала, – заскрипело кресло; звук очень ясный в тишине, но человек но услыхал его. Тогда женщина сама спустилась со ступенек террасы на холодную землю, пошла по дорожке и заметила, что она неестественно быстро подошла к человеку, а его фигура не стала вблизи ни крупнее, ни отчётливее, оставаясь такою же, какой она издали увидела её.
Это был, разумеется, один из бесчисленных фокусов вечернего освещения, но более странным было то, что человек этот, красновато освещённый огнём зари, не давал тени. И листья, которые он сгребал своей тростью, не шуршали, более того – они не двигались, когда конец трости касался их. Затем женщина почувствовала, как будто нечто, неосязаемо обняв её, кружит в медленном вальсе.
Человек поднялся встречу ей, вежливо, но как-то неумело снял шляпу, поклонился и спросил негромким, сухо шелестящим голосом:
– Простите, – это вы и есть?
Человек молодой, элегантно одет, но довольно бесцветный, с длинным сухим лицом, голубоглазый, с маленькой русой бородкой. Что-то неестественное, полупрозрачное, стеклянное было в его неподвижном лице. Он не напомнил женщине никого из её знакомых, но казалось ей, что она видит его не впервые.
– Странный вопрос, – сказала она, усмехаясь. – Конечно, это – я.
– Да?
Человек тоже механически усмехнулся, от этого лицо его сделалось жалким.
– Значит, – вы и есть та женщина, которую я должен встретить?
Он тотчас же добавил, беззвучно ударив тростью по своей ноге:
– Впрочем, я не уверен, должен ли встретить здесь женщину…
Женщина пристально смотрела в глаза его, – такие глаза бывают только на портретах, необходимо некоторое усилие воображения, чтоб признать их живыми. Видимо, этот человек очень застенчив, и, вероятно, тут какая-нибудь конспирация, – это один из таинственных друзей мужа или Веры Ивановны скрывается от жандармов, и вообще – это политика. Но как нелепо нарядили его!
– Вы от Веры Ивановны? – спросила женщина, он ответил тоже вопросом:
– Она тоже участвует в романе?
– В романе? Что вы хотите сказать?
Человек мотнул головой.
– Я не помню там женщины с таким именем…
– Где – там?
– В романе.
«Сумасшедший?» – мелькнула у неё догадка, и, плотнее кутаясь в платок, она сказала суховато:
– Я не понимаю: почему, о каком романе говорите вы? И, мне кажется, я имею право спросить: кто вы?
Человек взглянул на неё пристально, его нарисованные глаза выразили явное недоумение, но он тотчас же улыбнулся и согласно кивнул головою.
– Разумеется, это ваше право. Я думаю, что с этого – вот с этой встречи – и начинается роман. Должно быть, так и предназначено автором: сначала вы относитесь ко мне недоверчиво, даже неприязненно, а затем… Я не знаю, что будет дальше, вероятно, для меня всё это кончится новой драмой…
«Сумасшедший!» – решила женщина, внимательно слушая медленную, бесцветную речь и следя за его лицом, – лицо становилось как будто живее, менее плоским. Сама же она чувствовала себя очень странно, как будто засыпала, и у неё явилось желание слушать его молча, не прерывая.
– Меня крайне удивляет, что вы спрашиваете о романе, – продолжал он. – Скажите: ведь вы не мистифицируете меня, нет? Вы – та самая женщина, вы ведь имеете определённое отношение к Фомину, точнее – к его роману, да?
Женщина едва удержала смех, моментально сообразив:
«Ах вот что! Это – Фомин. Он узнал, что я буду одна, не мог приехать сам и затеял какую-то мистификацию…»
– Да, – сказала она, улыбаясь. – Я знаю этот роман. И – что же?
Человек ещё более приятно ожил, говоря:
– О, тогда всё хорошо! Но однако я не думал, что это так трудно. – И, почти любезно, он добавил, тоже улыбаясь:
– Конечно, вы – та самая женщина, иначе, я, наверное, и не мог бы встретить вас…
– Становится свежо и сыро, – может быть, мы пойдём в комнаты? – предложила она.
– Благодарю вас, – сказал человек, кланяясь и улыбаясь.
Странно улыбался он, – улыбка являлась на лице его как будто не изнутри, а извне. Шёл удивительно легко, осенние листья но шуршали под его ногами в белых ботинках. Но самым странным было то, что фигура его не давала тени, тогда как пред женщиной ползла, толчками и покачиваясь, длинная тень, ложась на траву то справа, то слева узкой дорожки.
«Как это он делает?» – думала она, искоса наблюдая за ним, и ей казалось, что он стал неестественно плоским.
– Давно видели вы Фомина?
Взглянув на неё с явным недоумением, человек ответил:
– Года два тому назад…
«Шутит он – скучно», – отметила женщина.
– Вы одеты не по сезону легко…
– Это – Фомин, – ответил он, пожав плечом. – Ведь я должен был действовать летом…
Ей становилось всё более неловко и скучно.
– Итак – кто же вы? – спросила она ещё раз и заметила, что этот вопрос, так же как вопрос о Фомине, снова вызвал его недоумение. Сильно хлестнув тонкой тростью по воздуху, – причём она не услыхала свистящего звука, – человек натянуто и некрасиво усмехнулся. – Странно, что вы спрашиваете об этом, – забыли? Позвольте напомнить. Я – Павел Волков. Павел Нилович Волков, сын инженера и тоже гражданский инженер, человек бездеятельный, неудачник, мне тридцать два года, я богат. Шесть лет тому назад женился по любви, через четыре года жена ушла от меня, оставив записку карандашом: «Прости меня, Павел, но я не могу больше жить с тобою». Теперь она живёт где-то на Кавказе, но, кажется, я не должен встретиться с нею, а впрочем, это мне неизвестно. И это всё, что я знаю о себе, остальное ещё не дописано, не создано…
Он говорил, точно паспорт читая, и только в конце слов женщина услыхала что-то близкое возмущению или досаде.
Сама она, тоже чувствуя досаду против него, думала:
«Если это не сумасшедший, воображающий себя героем неудачного романа Фомина, так это человек бездарный и неумный».
Входя на террасу, она спросила его:
– Как вы делаете, что у вас нет тени?
Павел Волков удивился:
– Зачем нужна мне тень? И разве вы, во сне, видите тени? А ведь это – как сон!
– Что – как сон?
– Да – вот это, наше с вами бытие, – бытие людей, искусственно созданных для развлечения людей реально существующих.
Он сказал это так просто, что женщина подумала: «Кажется – я ошибаюсь, это очень тонкий, очень искусный актёр. Так – понятнее, почему именно его послал ко мне Фомин».
– Ах вот что! – воскликнула она, смеясь. – Вы – не реальный человек?
И – смутилась, опустила глаза, – этот человек смотрел на неё с искренним испугом, и казалось, что его колеблет, изгибает ветер, неощутимый для неё, неестественные движения его тела напоминали именно колебания ткани на сквозном ветре.
– Как странно, что вы спрашиваете об этом! – говорил он. – Право же, мне кажется, что вы
