тихонько, торопливо:
– Алимоны, отличные… с чаем будешь…
– Здор`ово! – сказал широкоплечий парень, сердито встряхнув руку Макара. – Ну – как? Похудел…
– Не больно! – подхватил пекарь. – Конечно – болезнь не ласкает, а ничего! Мы – поправимся, во – ещё! Накося тебе: сушки тут, чаю осьмуха, ну – сахар, конечно…
– Курить – дают? – спрашивал сердитый парень, опуская руку в карман.
– Братцы, как я рад, – бормотал Макар, взволнованный почти до слёз.
– Не дают – курить? – глядя в сторону, угрюмо допрашивал парень, шевеля рукою в кармане синих пестрядинных штанов (из грубой льняной или хлопчатобумажной ткани из разноцветных ниток, обычно домотканой – Ред.). – Ну, пёс с ними! Я и табаку припас и леденцов: когда курить охота, ты – леденца пососи, всё легче будет… хоша и не то! Чистота у тебя тут, ну-ну-у!..
Макар видел, что двое отчаянно притворяются весёлыми и развязными, а третий, напрягаясь до пота, хочет казаться спокойным, – и всем не удаётся игра: три пары глаз жалобно мигают, мечутся, бегая из стороны в сторону, стараясь не встречаться друг с другом и не видеть Макаровы глаза.
– Ну – спасибо! – бормотал он, задыхаясь.
Они сели, двое на койку, один – на табурет, подросток превесело спросил:
– Когда на выписку?
Пекарь сказал:
– Чего спрашивать? Сам видишь – хоть сейчас!
А третий деловито посоветовал:
– Ты, брат, как снимешься, к нам вались!
И заговорили вперебой все трое:
– Конечно…
– Работу выищем полегче…
– Тут – праздники, рождество…
– Скучно лежал?
– Конечно, что спрашивать?..
– Так-то вот…
Дрожащими руками Макар хватал их жёсткие руки, смеясь, всхлипывая…
– Ах, братцы… чёрт возьми…
Они вдруг замолчали, и сквозь слёзы Макар видел, что нарочитое оживление их исчезло, три пары глаз покраснели, и вдруг за сердце его схватил тихий шёпот:
– Э-эх, ты! Как же это ты, а?
– Уда-арил ты на-ас…
Третий голос добавил также тихо, но внушительно:
– А ещё говорил – братцы, говорил, правда, говорил…
– Разве этак можно?
– Братцы, говорил, а сам?..
Смеясь, плача, задыхаясь от радости, тиская две разные руки, ничего не видя и всем существом чувствуя, что он выздоровел на долгую, упрямую жизнь, Макар молчал.
А сердитый парень, деловито покрывая голую грудь Макара одеялом, ворчал:
– Да, брат, говорил, говорил, а сам вон что… Однако-же не простудить бы тебя, мы народ с воли, холодный…
За окнами густо падал снег, хороня прошлое…
