- За что? - удивлённо и с обидой воскликнул Яков.
- А за то, чтобы ты в неё не заглядывал! Дурак! А книгу писал - другой дурак!
Лунёв обошёл стол, наклонился к сидящему товарищу и со злобной страстностью заговорил, как молотком стукая по большой голове Якова:
- Бог - есть! Он всё видит! Всё знает! Кроме его - никого! Жизнь дана для испытанья... грех - для пробы тебе. Удержишься или нет? Не удержался постигнет наказание, - жди! Не от людей жди - от него, - понял? Жди!
- Стой! - крикнул Яков. - Да разве я это говорю?
- Всё равно! Какой ты мне судья, а? - кричал Лунёв, бледный от возбуждения и злости, вдруг охватившей его. - Волос с головы твоей не упадёт без воли его! Слыхал? Ежели я во грех впал - его на то воля! Дурак!
- Да ты с ума сошёл, что ли? - прижавшись к стене, с испугом закричал Яков. - В какой ты грех впал?
Лунёв сквозь шум в ушах услышал этот вопрос, и на него точно холодом пахнуло. Он подозрительно оглядел Якова и Машу, тоже испуганную его возбуждением и криками.
- Для примера говорю, - глухо сказал он.
- Нездоровый ты какой-то, - робко сказала Маша.
- И глаза мутные, - добавил Яков, всматриваясь в его лицо.
Илья невольно провёл рукой по глазам и тихо ответил:
- Это ничего... пройдёт!..
Но ему было тяжело, неловко с людьми, и, отказавшись от чая, он ушёл к себе.
Когда он лёг на постель, - явился Терентий. С той поры, как горбун решил идти замаливать свой грех, глаза его сияли светло и блаженно, точно он уже предвкушал радость освобождения от греха. Тихо, с улыбкой на губах, он подошёл к постели племянника и, пощипывая бородёнку, заговорил ласковым голосом:
- Вижу - пришёл ты, дай, думаю, пойду, побалакаю с ним. Недолго уж нам вместе-то жить.
- Идёшь? - сухо спросил Илья.
- Как только потеплее станет. К страстной неделе хочется мне попасть в Киев-от...
- Вот что, - возьми-ка с собой Машутку...
- Ку-уда! - воскликнул горбун, отмахнувшись рукой.
- А ты слушай, - твёрдо сказал Илья. - Делать ей тут нечего... а она в таком возрасте... Яков, Петруха... и всё такое... понял? Дом этот для всех вроде западни, - проклятый дом! Пусть она уйдёт... может, и не воротится.
- Да куда же мне её? - жалобно заговорил Терентий.
- Возьми, возьми! - настойчиво твердил Илья. - И сотню свою возьми на неё... Мне не надо твоего... А она за тебя помолится... Её молитва много значит...
Горбун задумался и повторил:
- Много значит... н-да-а! Это ты... тово... правильно говоришь... Денег я не могу взять от тебя... это оставим, как решили... А насчёт Машки - подумать надо...
Тут глаза Терентия вдруг радостно блеснули, и, наклонясь к Илье, он шёпотом, с увлечением заговорил:
- Н-ну, брат, ка-акого я человека видел вчера! Знаменитого человека Петра Васильича... про начётчика Сизова - слыхал ты? Неизречённой мудрости человек! И не иначе, как сам господь наслал его на меня, - для облегчения души моей от лукавого сомнения в милости господней ко мне, грешному...
Илья лежал молча. Ему хотелось, чтоб дядя ушёл. Полузакрытыми глазами он смотрел в окно и видел пред собой высокую, тёмную стену.
- Говорили мы с ним о грехах, о спасении души, - воодушевлённо шептал Терентий. - Говорит он: 'Как долоту камень нужен, чтоб тупость обточить, так и человеку грех надобен, чтоб растравить душу свою и бросить ее во прах под нози господа всемилостивого...'
Илья взглянул на дядю и со злою улыбкой спросил:
- А что он, начётчик этот, на дьявола не похож?
- Ра-азве можно так говорить? - откачнувшись, воскликнул Терентий. Он - благочестивый человек... О нём слава и теперь шире идёт, чем о дедушке твоём... а-ах, брат!
И, укоризненно покачивая головой, горбун зачмокал губами.
- Ну, ладно! - сказал Илья грубо и неприязненно. - Что он ещё говорил?
Илья засмеялся неприятным смехом. Дядя с удивлением на лице отодвинулся от него и спросил:
- Что ты?
- Ничего. Он ловко сказал, начётчик-то... Как раз впору мне... Я и сам так же думаю, - точь-в-точь так!
Он замолчал, пристально взглянул в лицо дяди и отвернулся к стене.
- Ещё он сказал, - снова начал Терентий осторожным голосом, - грех, говорит, окрыляет душу покаянием и возносит её ко престолу всевышнего...
- А ведь ты тоже на чёрта похож! - прервал его Илья и вновь тихонько засмеялся.
Горбун взмахнул руками, как большая птица крыльями, и замер, испуганный и обиженный. А Лунёв сел на постели, толкнул дядю в бок рукой и сурово сказал:
- Пусти-ка!
Терентий быстро вскочил на ноги и встал среди комнаты, встряхнув горбом. Он тупо смотрел на племянника, сидевшего на кровати, упираясь в неё руками, на его приподнятые плечи и голову, низко опущенную на грудь.
- Но ежели я каяться не хочу? - твёрдо спросил Илья. - Ежели я думаю так: грешить я не хотел... само собой всё вышло... на всё воля божия... чего же мне беспокоиться? Он всё знает, всем руководит... Коли ему этого не нужно было - удержал бы меня. А он - не удержал, - стало быть, я прав в моём деле. Люди все неправдой живут, а кто кается?
- Не понимаю я твоих слов, Христос с тобой! - уныло сказал Терентий и вздохнул.
Илья усмехнулся.
- Не понимаешь и - не говори со мной...
Он снова лёг на постель, сказав дяде:
- Нездоровится мне...
- То-то, я гляжу...
- Уснуть мне надо... ты иди!
Когда Илья остался один, он почувствовал, что в голове у него точно вихрь крутится. Всё пережитое им в эти несколько часов странно спуталось, слилось в какой-то тяжёлый, горячий пар и жгло ему мозг. Ему казалось, что он давно уже чувствует себя так плохо, что он не сегодня задушил старика, а давно когда-то.
Он закрыл глаза и лежал неподвижно, а в ушах его звучал дряблый голос старика:
'Ну что же, скоро ты?'
Суровый голос чернобородого купца мешается с просьбой Маши, древние слова из еретической книги Якова впутываются в речь начётчика. Всё качается, колеблется и тянет куда-то книзу. Уснуть скорее, забыть всё это. Он уснул...
А когда проснулся поутру, то по освещённой стене против окна понял, что день ясный, морозный. Он вспомнил весь вчерашний день, прислушался к себе и почувствовал, что знает, как надо ему держаться. Через час он шёл с ящиком на груди по улице и, прищуривая глаза от блеска снега, спокойно разглядывал встречных людей. Проходя мимо церкви, он по привычке снимал шапку и крестился. Перекрестился и у часовни рядом с запертой лавкой Полуэктова и пошёл дальше, не ощущая ни страха, ни жалости, ничего беспокойного. В обеденное время, сидя в трактире, он прочитал в газете заметку о дерзком убийстве менялы. Дойдя до слов 'полицией приняты энергичные меры к розыску преступника', - он с улыбкой отрицательно покачал головой, он был твёрдо уверен, что преступника не найдут никогда, если он сам не захочет, чтоб его нашли...
Вечером пришла прислуга Олимпиады и принесла Илье записку:
