- А вас за что посадили? - тихо спросил Лукин. Его пёстрое лицо стало невинно хитреньким.
- Всё равно за что! - ответил Дядин.
Не выдержав его пристального взгляда, Лукин опустил глаза, вздохнул, но продолжал, настойчиво и вкрадчиво:
- Говорили у нас нестроевые - конечно, может, врут они...
- Что говорили? - строго спросил Дядин, снова останавливаясь и рассматривая солдата.
Лукин беспокойно завозился, начал надевать сапог и, кряхтя, отрывисто бросал слова.
- Вообще они... хвалили вас, земляк. Удивлялись тоже...
- Чему?
- Вы будто арестанта отпустили из-под конвоя и ещё там... разное врут!
Дядин выпрямился, провёл рукой по лицу и, добродушно улыбаясь, с лёгкой гордостью сознался:
- Это - правда. Я его отпустил.
Оживлённо подскочив на койке, Лукин топнул ногой, трепетно взмахнул руками.
- И стрелять мешали? И не стреляли?
- И это тоже...
- Н-ну! - протянул Лукин, снова садясь на койку. - За это вас и осудят же! Беда!
Стро-ого! Ух! Переступили присягу! Тут, знаете, поступок есть-таки! Невозможный поступок, по закону...
В таких восклицаниях маленького солдата явно звучало боязливое изумление, а его лицо освещалось странным удовольствием, почти радостью.
Дядин негромко и медленно сказал:
- Могу я чувствовать, где правда? Могу, потому что я человек! А тот арестованный для меня - апостол правды. Потому должен я был отпустить его без вреда, чтоб он жил дольше - в нём, говорю, моё и твоё лучшее - ты это пойми!
- Ну и любопытный вы! - слащаво воскликнул Лукин. - А-ах, боже мой! И - не боитесь?
Он потирал руки, шаркал ногами по полу, склоняя голову набок к двери, прислушивался к чему-то, а по его пёстрому лицу одна за другой растекались улыбки, точно круги по мутной воде, в которую бросили камень.
- Бояться надо греха против народа - а я для него не худо сделал, нет! Я хорошо сделал! - спокойно шагая, сказал Дядин и снова начал медленно составлять слова в ряды:
- Видел людей, которые подобно огню освещают миру правду, понял, что это правда и твоя и всех живущих. Людей таких надо беречь и возжигать сильнее помощью нашей, духом народа - а не гасить их корысти дневной ради. В правде народной - скрыта сила божия, и правда эта есть бог, ибо в ней свобода от греха.
- Хочется, видно, вам поговорить-то, земляк? - заметил Лукин с удовольствием. - Намолчались, хе-хе - а?
- Да, я теперь могу говорить, думал уже много. Надо поддержать святой огонь, надо!
- Это вы из евангелия говорите али от себя? - подумав, спросил Лукин.
- Евангелие я читал. И пророков. Ты, земляк, если грамотен, пророков читай! Они провидели все наши дни и грехи даже до сего времени. Когда ты речи древних пророков узнаешь, то будут тебе понятны и наши.
Дядин замолчал, задумался, остановясь у окна. Лукин поглядел ему в спину, на шею, его пёстрое лицо стало серьёзно, и, громко чмокнув губами, он сказал:
- Да-а, любопытный вы, землячок! Старовер, может быть? Из этих - как их? Их много - эх ты!
- Весь народ - старовер! - ответил Дядин, не оборачиваясь. - Издавна, неискоренимо верует он в силу правды - о рабочем народе говорю, который всё начал на земле и всех породил.
На дворе кто-то считал сердитым голосом:
- Раз, два, три, четыре...
И вдруг заорал:
Куда швыряешь, слепой чёрт!
Небо темнело.
Дядин отвернулся от окна, тряхнул головой и, улыбаясь, ласково и тихо продолжал:
- Дед мой крепостной человек был. Ушёл от помещика, бросил семью - за правдой пошёл. Поймали его, били плетями. Выздоровел - опять бежал. И пропал навсегда! Теперь - не пропал бы! Легко стало правду найти. Слышен голос её отовсюду. Вот мы в тюрьме - и она здесь. Здесь! Хочешь, я тебе покажу это?
Он широко шагнул к двери, а Лукин, недоумевая, вскочил с койки и, встревоженный, забормотал:
- Погодите - что такое? Землячок!
Торжествующе улыбаясь, Дядин взглянул на него, постучал пальцем в железную задвижку глазка и выпрямился, говоря:
- В мыслях люди везде свободны!
- Позвольте! - тревожно сказал Лукин, тоже подвигаясь к двери. - И я желаю выйти... то есть имею нужду в коридор...
Он часто мигал глазами, взволнованный чем-то, шарил в кармане штанов, дёргал себя за ус.
- Ты не бойся! - ласково посоветовал Дядин. - Народ надёжный, не выдаст! Чего бояться? Вот увидишь.
Заслонка осторожно поднялась, Дядин наклонился, а Лукин, отодвигаясь к окну, сердито ворчал:
- Не желаю... может, вы не в своем уме... и желаю просить, чтобы меня перевели от вас, - да! Чтобы я один сидел, позвольте!
Дядин, видимо, не слышал его голоса, он подставил ухо к отверстию в двери и на несколько секунд замер, прислонясь к ней плечом.
- Правда ли? - глухо спросил он.
И голова его стукнулась о дверь.
- Разные сумасшедшие - а я страдай тут... - возвышая голос, бормотал Лукин; он вытягивал шею к двери, точно собираясь прыгнуть, и таращил глаза, свирепо округляя их.
Фёдор Дядин тяжело выпрямился, встал у двери спиною к ней, опустил голову и, отирая потное лицо, молчал секунду, две, три.
- Я, - высоким голосом воскликнул Лукин, - не желаю с вами - слышали? Желаю выйти! Вы тут говорите разное... я боюсь!..
Он тонко позвал:
- Надзиратель!
И голос его, взвизгнув, оборвался.
Дядин смотрел на него, печально покачивая головой. Лицо у него было серое, он задумчиво кусал губы, а пальцы рук его крепко сжались в кулак.
- Что вы? Пропустите меня в дверь! - потребовал Лукин, понижая голос.
- Вот ты чего боишься! - тихо сказал Дядин.
- И боюсь! - отозвался Лукин, пряча глаза. - Конечно! Может, вы не в своём уме!
- Да-а! - протянул Федор Дядин. - Стало быть, ты выпытывать меня послан?
Лукин приподнялся на носках и снова негромко позвал:
- Часовой! Эй!
- Ну, если ты шпион, - иди, скажи им, что всё сделал я, что я тебе сознался! Иди!
- Заперто же! - вполголоса и сердито сказал Лукин, кивая головой на дверь.
- Отопрут! Только - вот что...
Дядин подвинулся вдоль стены, шаркая по ней локтями, остановился против маленького солдата и увещевающе заговорил:
- Своё, что тебе приказано, ты сделал, значит - обещанное получишь. А о том, что из коридора про тебя сказали, зачем ты ко мне послан, - об этом не говори начальству - слышишь?
- Ладно! - ответил Лукин, не глядя на Фёдора и поёживаясь.
- Погоди! Почему не надо говорить об этом? Ведь сказал мне один и не известно тебе - кто, а в коридоре - девять солдат. Всех начнут бить, стращать. Зря будут мучить людей. Ты сам солдат и должен понять -
