– Нет, Анна, – сказала она, – не так. Взгляни на вторую букву «эн» – разве она похожа на первую?
Анна повернула голову и улыбнулась.
– Покажи, как надо, Мария. Пожалуйста! У тебя хорошо получается.
Мария каллиграфическим почерком вывела: «Анна».
– Когда это имя пишешь ты, оно мне нравится гораздо больше, – вздохнула Анна, с восхищением посмотрев на сестру. – Наверное, я никогда не научусь рисовать такие ровные буковки.
– Ох, Анна, ты просто ленишься!
Дочери Вилльерсов продолжали перешептываться, но Мария уже не прислушивалась, а громко смеялась, разглядывая каракули своей маленькой сестренки; в ее смехе звучали не совсем естественные нотки – ей хотелось закрыть уши руками и не думать о том, о чем говорили в детской. Она боялась, что поняла смысл этого разговора. Он был и в самом деле неприятен.
Герцогиня Йоркская была женщиной гордой, даже чересчур. Чувства, которые в прошлом она сумела внушить герцогу, давали ей основание возлагать очень большие надежды на свой брак. Надо сказать, во многом ее чаяния были оправданы – супруга возможного престолонаследника, она обладала достаточной силой воли, чтобы управлять мужем во всех отношениях, кроме его любовных увлечений.
Однако последние слишком глубоко задевали ее гордость – пожалуй даже не столько сами измены, сколько обстоятельства, в которых они совершались. С неверностью супруга она могла бы и смириться, если бы он хотя бы внешне соблюдал приличия. Из своих многочисленных похождений он не делал никакого секрета; среди его любовниц была лишь одна, постоянно и прочно владевшая грешными помыслами герцога Йоркского: вот это-то постоянство и раздражало Анну. Да, с Арабеллой Чарчхилл приходилось считаться, более того – держать ухо востро. Эта женщина, как казалось Анне, метила очень далеко; даже тот факт, что она претендовала на роль неотразимой красавицы, весьма и весьма тревожил герцогиню.
Леди Саутеск волновала ее гораздо меньше. По язвительному замечанию Анны, сделанному в разговоре с супругом, та «прошла через столько мужских рук, что уже не запятнает себя никакими новыми связями». Анна не унижалась до ревности к женщине, способной лишь на непродолжительный успех у мужчин.
Вот Франциске Дженнингс, той и вправду удалось доставить Анне несколько неприятных минут – однажды эта шлюха нарочно выронила любовные письма герцога, и они упали прямо к ногам герцогини. Были еще и Елизавета Гамильтон и, разумеется, Маргарита Денхем, так трагически закончившая свою беспутную жизнь; однако ни одна из них не тревожила герцогиню больше, чем Арабелла Чарчхилл. Та была исключительно амбициозна – вот уже добилась от Якова кое-каких привилегий для своей семьи. Джорджа Чарчхилла устроили во флоте, Джона – в армии.
Будь у Анны немного больше времени и желания, она завела бы любовника. Несколько лет назад и хотела это сделать. Генри Сидней слыл одним из самых неотразимых мужчин при дворе; прежде он исполнял обязанности королевского грума, но затем стал ее шталмейстером, и с тех пор Анна постоянно находилась в его обществе. Как убивалась она тогда, зная о бесконечных изменах мужа и понимая, что никогда не сможет целиком завладеть его вниманием! В те дни ей было труднее всего мириться с унизительностью подобного положения.
А в какую ярость пришел Яков, когда заподозрил ее в любовной связи с Сиднеем! Ах, как бушевал он, как исступленно кричал – и как это не походило на него, всегда уравновешенного и спокойного!.. Его ревность доставила ей немало приятных минут, но он так и не согласился с предположением, что поступки, допустимые для женатого мужчины, могут быть приемлемы и для замужней женщины; в результате красавчик Сидней надолго перестал появляться при дворе. Вскоре разразилась чума, и впоследствии Анне казалось, что опальный шталмейстер оставил такой же неизгладимый след в памяти герцога, как и все несчастья, связанные с той ужасной эпидемией.
Она думала об этом, сидя в своей спальне и изводя себя назойливым вопросом о том, насколько трагедия Маргариты Денхем отразится на его поведении, как вдруг ей на глаза попался листок бумаги, подсунутый под дверь комнаты.
Встав с постели, она сделала несколько грузных шагов, тяжело наклонилась, подняла его и подошла к окну. Затем прищурившись пригляделась к нескольким строчкам, написанным ровным, аккуратным почерком. Ее пухлое бледное лицо багровело по мере их прочтения. Это были стихи… эпиграмма, высмеивающая, как, снедаемая ревностью к супругу, она подсыпала яд в шоколад соперницы.
От негодования у нее потемнело в глазах. Одно дело терпеть его измены, и совсем другое – быть обвиненной в отравлении его любовницы. Ну, ладно бы речь шла об Арабелле Чарчхилл, тут еще могли быть основания для подобных вымыслов. Но открыто заявлять о том, что она убила какую-то ничтожную Маргариту Денхем, – это было просто неслыханно. Вынести подобное оскорбление она не могла.
Поднявшись на второй этаж, она без стука вошла в покои супруга. Там была и Мария, но Анна даже не посмотрела на нее.
– Взгляни-ка вот на это, – протянув герцогу листок бумаги, сказала она.
Яков прочитал и, прежде чем заговорить, осторожно коснулся плеча дочери.
– Ступай, маленькая, – вздохнул он, слегка подтолкнув ее к соседней комнате.
Когда Мария вышла, Анна закрыла дверь и снова повернулась к нему.
– Терпеть подобные гнусности – выше моих сил, – сказала она.
Яков пожал плечами.
– Обычная эпиграмма, таких много.
– Вот такие эпиграммы были бы редкостью, если бы вы своим поведением не подавали повода этим грязным щелкоперам.
– Они всегда найдут, к чему прицепиться.
– Подозреваю, на сей раз это дело рук Рочестера.
– Негодяй! Я уговорю брата вышвырнуть его из Лондона.
– Прогнать из Лондона и расстаться с его веселенькой компанией? Ах, Яков, Яков! Да он скорее
