являются воины. Они заходят за загородку из жердей и там по очереди обладают той женщиной, которую ждет нож. Все это произойдет на твоих глазах.
А потом ты убьешь ее.
Не помощница смерти Арлетта, нет, ты сам, Хеминг. А не то еще шестеро последуют за мной в курган.
Ну как, хочется ли тебе теперь увидеть меня мертвой? Ведь ты так стремился лишить меня жизни?
Они пристально смотрят в глаза друг другу.
И он отводит взгляд.
Викинг, ходивший на запад, был робок и неуклюж. Каждое утро он маялся с похмелья и плохо понимал, что делает. Он мог приказать своим людям оседлать коней и поехать на север страны, чтобы спалить там усадьбу какого-нибудь мелкого конунга. В том-то и была его сила, что он не отдавал себе отчета в своих поступках. Именно это позволяло ему действовать решительно, что на свой вообще-то был неспособен. Хеминг понимал, что на свой туповатый лад Хальвдан, пожалуй, умен, но насколько? Хальвдан мгновенно схватывал чужую мысль и умел следить за ней. Однако для сына королевы ему не хватало гордости. Он спокойно сносил оскорбления. Легко, без малейшего колебания, менял свое мнение. И даже не замечал этого. В своей скупости он таил от людей и богатства своего ума. Ума, который подсказывал ему его осторожный образ действий. Ума, благодаря которому он спокойно отступал, не впадая в отчаяние из-за поражений. Ума, благодаря которому его владения незаметно разрослись, они углубились в леса на севере и настолько расползлись по всему Уппленду, что уже и сам Хальвдан точно не знал, какими землями он там владеет.
Нынче он был настроен благодушно.
— Понимаешь, Хеминг, кто-то, должно быть, уговорил ее, а вот кто, этого я не знаю. Я спросил у нее, но она сжала губы и не ответила. Мы не так богаты, чтобы ради моей смерти приносить в жертву столько народу, сказала она. Правильно! — согласился я. Как после этого возразишь на то, что она хочет взять с собой Одни? По мне, так лучше б она выбрала себе какую-нибудь старуху. Но если она хочет, чтоб ей в последнем пути прислуживала молодая, пусть будет так. И ты сам убьешь ее.
Чего это ты такой бледный?
Послушай, Хеминг. Я достану тебе молодых женщин, каких ты пожелаешь, обещаю тебе. Они будут стоять у твоей постели нагие и ждать, чтобы ты велел одной из них лечь с тобой, и делай с ними все, что захочешь. Неужели ты не понимаешь: мне остается лишь пойти побираться, если мы принесем в жертву так много мужиков и баб? Они нам нужны здесь.
Ну ладно, если для тебя это важно, я постараюсь устроить так, чтобы воины не прикасались к ней перед тем, как ты ее убьешь. Но думаю, это будет трудно. Ведь ты сам знаешь, это их право — обладать той женщиной, которую приносят в жертву. Если хочешь, ты можешь обладать ею первый. Согласен? А потом они? Хе-хе. Думаю, теперь матушке осталось недолго…
Он зевает и смотрит на солнце, оно как раз выплывает из-за туч, нависших над Усебергом. Скоро обед. Викинг, ходивший на запад, подтягивает штаны и чешется.
— Все ее резные вещи мы положим в курган, — говорит он, — и нечего их жалеть. Я никогда не видел смысла в резьбе. Сидеть и ковырять дерево — одна потеря времени. Да, а на Хаке я полагаюсь.
Кто-то сказал матушке, будто он в ее честь хочет сжечь всех своих птиц. Чепуха! Этим птицам цена самое малое два длинных корабля. Несколько птиц я пошлю датчанам и получу за них оружие.
Значит договорились, Хеминг? Чего это ты такой бледный?
Все обернулось лучше, чем я ожидал.
Выпьешь пива?
Я уже выпил столько, что пойду сейчас в наше новое отхожее место, надо облегчиться. Хорошо теперь в Усеберге — справляешь нужду под крышей.
Нива сжата, и хлеб стоит в копнах. Поле залито лунным светом, копны бросают длинные тени. Хеминг и Одни идут по стерне, и тени их то впереди, то позади сливаются в одного большого человека.
— Это наш темный спутник, — говорит Хеминг и крепко прижимает Одни к себе. И тут же жалеет о своих словах. Он решил не думать и не говорить ни о чем, что может напомнить ей о будущем. Он чувствует ее бедро у своего. Ее мягкая грудь прижимается к его твердому боку. Они перекидываются редкими словами, иногда смеются. У дальнего края поля они останавливаются, и он целует ее. Кончик ее языка на мгновение прикасается к его. В Хеминге загорается страсть, он поворачивает ее к себе, она приседает и уклоняется, он подхватывает ее на руки и кружит. Ставит на землю. Прижавшись лицом к его груди, она тихонько смеется.
Потом плачет.
Он уже все рассказал ей. Сам. Это было его единственное условие. И королева с радостью дала на это согласие.
Одни сказала:
— Раз уж мне суждено умереть, я рада, что меня убьешь ты. А ты тоже умрешь?
— Сперва я хотел умереть вместо тебя. А потом сказал, что сам лишу себя жизни. Но тогда они убьют еще троих женщин и троих мужчин.
— Нет, ты должен жить, — говорит Одни.
И рассказывает:
— Еще до того, как я стала твоей, я по ночам, когда мне не спалось, часто мечтала, будто ты великий конунг. У тебя есть жена, королева, но ты ненавидишь ее. И вот ты умираешь. Меня приносят в жертву и кладут с тобой в курган. Я была счастлива, когда мечтала об этом!
Они возвращаются в усадьбу. Там уже все спят, они заглядывают в хлев, в одном стойле спят несколько рабов. Здесь же и бродяга со своей маленькой дочкой, которую он пытается продать.
Одни начинает плакать:
— Мне так хотелось родить от тебя ребенка.
Этого не выдерживает даже он. Его плечи сотрясаются от рыданий, теперь ей приходится утешать его.
— Когда и ты тоже придешь в царство мертвых, там у нас с тобой будет ребенок.
Но его это не утешает. Он не верит в жизнь после смерти, считая, что смерть — это только смерть.
И они опять идут дальше, высоко над Усебергом и его жителями светит луна. Другая луна дробится на поверхности фьорда, третья — плывет по реке и никак не может уплыть, она гребет, но так и не двигается с места.
— Пусть будет, что суждено, — тихо говорит Одни.
Он кивает.
— Ты сделаешь это быстро?
У него вырывается сдавленный крик.
— Не обижайся на меня, но я хочу попросить тебя об одной вещи. В эти дни, что мне осталось жить, мне хочется, чтобы рядом со мной был еще один человек, кроме тебя.
Он быстро поднимает на нее глаза.
— Та девочка, Хеминг. Давай купим ее у отца, ведь он все равно продаст ее. Пусть она будет как бы нашей дочкой.
Он прижимает ее к себе и обещает купить ребенка.
И они идут дальше. Их легкие шаги почти не касаются травы, услышать их невозможно.
Над Усебергом светит луна.
Эти двое все еще ходят и ходят.
На другую ночь они поднимаются к капищу, но внутрь не заходят. С ними девочка. За капищем есть открытое место, оно заросло травой и молодыми березками. Ветер дует от березок к капищу, заметив это, Одни кивает, довольная. Она, точно дикий зверь, чует запахи. На открытом месте она становится на колени.
— Так делали в Ирландии, когда я была маленькая и жила дома. — Голос у нее очень красив, чужеземный выговор почти незаметен. — Я помню, они стояли на коленях. И что-то пели.
Он спрашивает, где они стояли на коленях, под открытым небом или в доме, она отвечает, что в доме, в
