Мы встали и вышли из нашего тесного жилища, где храп молодых будущих священников был похож на сердитый рокот моря перед штормом. Сверрир привел меня к молодому норвежцу, его звали Сигурд, он был из Сальтнеса в Трёндалеге. Сюда Сигурд прибыл на корабле сборщика дани. Сигурд был новый друг Сверрира, но где и когда они познакомились, я не знаю. Он сидел в одном из каменных лодочных сараев, что стояли на берегу, и терпеливо ждал нас. У них со Сверриром была назначена там встреча. Сверрир обладал удивительной способностью, — я плохо понимал ее тогда и совсем не понимаю теперь — он, точно стрела, всегда находил нужного человека. Наверное, ему помогало то, что проходя сквозь толпу, он слышал каждое слово, умел подмечать в лицах людей и малейшие признаки недовольства и любой намек на радость. И копил это, как скряга, который копит серебряные кольца в железной укладке. А когда наступало время, он безошибочно отыскивал того, кто был ему нужен. Сам же человек даже не подозревал, что Сверрир явился к нему не случайно.
Вот и Сигурд сидел в каменном сарае и ждал нас. В сарае лежала лодка, на балке под потолком висели сети, Сигурд встал и приветствовал нас. Вид у него был неопрятный и невеселый. Как только мы сели на принесенные морем бревна, что лежали в сарае, Сигурд снова встал, подошел к дверям и прислушался.
— Там никого нет, можешь положиться на нас, как возница полагается на своих лошадей, — сказал Сверрир.
— Случалось, что лошадь лягала своего хозяина, — заметил Сигурд.
— Тогда доверься нам, как кормчий в непогоду доверяется своему кораблю!
— Случалось, что корабль подводил кормчего в непогоду, — ответил на это Сигурд.
— Тогда верь нам, как Дева Мария верила Спасителю, а если мы обманем тебя, тебе останется плакать, как она плакала у креста.
Сигурд сказал:
— Когда Дева Мария плакала, Иуда говорил.
Сверрир промолчал.
— Я верю вам, — сказал тогда Сигурд.
Сверрир спросил, верно ли, что завтра они отправятся домой. Сигурд усмехнулся:
— Что мне делать дома, если меня, наследника усадьбы, вытащили из собственной постели, и я даже не успел схватиться за меч? Меня сделали заложником за двух моих братьев. Они теперь служат людям ярла в Трёндалеге, хотя сердца наши отданы другому господину. Зачем я здесь? Разве здесь можно чем-то разжиться? Теперь мы возвращаемся в Бьёргюн к ярлу Эрлингу. Мне предстоит сражаться за него и слушать похвальбу его людей. Но я тренд [12]. А тренды не хотят подчиняться ярлу Эрлингу. Запомните это! Однажды ему придется обагрить свое оружие нашей кровью. Или нам — его.
Молодой, рыжебородый, Сигурд кипел злобой и ненавистью. Я подумал, что не хотел бы встретиться в битве с таким противником, а если такой встречи было бы не избежать, мне было бы уместнее молиться за свою душу, чем за его. Сверрир спросил, правда ли, что ярл Эрлинг со своими людьми взял в плен предводителя трендов Фрирека и убил его? Сигурд сказал, что это правда. Он был тогда с людьми ярла, его самого взяли в плен гораздо раньше.
Он рассказал нам:
— Я был заложником на корабле, и меня посадили на весла, корабль шел против моих трендов. Я бранился, как мог, но это не помогло. Люди ярла взяли Фрирека, он узнал меня — мы с ним познакомились, когда был жив мой отец и Фрирек гостил у нас в Сальтнесе. Он узнал меня и плюнул мне в лицо. Это был поступок настоящего мужа — ведь он думал, что я предатель, перебежчик, бесчестный человек. Люди ярла закричали, что вздернут Фрирека на мачте, — пусть болтается там, как коровья туша под потолком на усадьбе конунга. Но ярл сказал: Нет. Он сказал: Принесите якорь. И люди принесли якорь. Потом Фрирека привязали к якорю и четверо самых сильных людей бросили якорь за борт вместе с Фриреком. После этого тренды не стали сильнее любить ярла Эрлинга…
В сарае пахло пивом, видно, Сигурд пил уже долго. Сверрир выпил немного, я — еще меньше, в этом Сигурд из Сальтнеса превосходил нас. Сверриру хотелось узнать, о чем думают люди, и он начал расспрашивать Сигурда. Но не в Трёндалёге, это нам было уже ясно, а по всей стране. А что думает сам Сигурд? На это Сигурд ответить не мог. Но одно он знал точно:
— Тот, кто противится желаниям ярла, обречен на смерть. У норвежцев только два пути. Но я тренд! Помните это!
Мы долго сидели с Сигурдом, потом ему пришло время идти на корабль. Он сказал:
— Мне бы хотелось, чтобы Фрирек перед смертью понял, что я бесправный заложник, а не бесчестный предатель. Это жжет мое сердце, у Фрирека есть сыновья, и я не знаю, что им известно обо мне. Не знаю также, живы ли мои братья.
Такова была жизнь норвежцев, теперь мы это знали, мы, жители далеких островов, которых не уважали люди, прибывавшие на кораблях из Норвегии в Тинганес или Киркьюбё. Сигурд встал, сказал, что разговор с друзьями приносит облегчение, но иногда лучше бывает промолчать.
— Не говорите никому то, что узнали от меня. У ярла Эрлинга повсюду есть свои люди, им платят за то, чтобы они слушали, и слышат они лучше, чем многим кажется. Эти люди долго упражнялись, чтобы запоминать услышанное, и многие из них могут даже читать. Пусть через пять, шесть или семь лет, но так или иначе ярл все равно узнает все, что я сказал, если вы не будете держать язык за зубами. Тогда вы умрете. И я тоже. Многие говорят, что ярл — ловкий человек. И я думаю, они правы. В молодости он ходил в Йорсалир и видел там Бога. Но видел ли Бог его?
Тогда пришел Гаут.
У Сверрира было качество, которое я уважал тогда и еще больше уважаю теперь: он умел каждому внушить, что он любит своих друзей. Впоследствии это увеличило круг его друзей. И он умел каждому внушить, что он ненавидит своих недругов. Впоследствии это сильно уменьшило их число.
Тогда пришел Гаут.
Сигурд сказал:
— Это мои друзья, Гаут, можешь им доверять.
Гаут был небольшого роста, и вместо одной руки у него был обрубок. Он тоже приплыл сюда с людьми сборщика дани Карла. Гаут почтительно поздоровался с нами, его доброжелательность и открытость произвели на нас со Сверриром приятное впечатление. Сигурд совсем опьянел от пива, мы проводили его к причалу и пожелали доброго пути. Гаут повез его на лодке, а когда Сигурд уже заснул на своем месте в палатке на палубе, Гаут вернулся и спросил, нельзя ли ему пойти с нами в церковь? Ему бы хотелось там помолиться. Мы не возражали и вместе пошли в церковь, было полнолуние, на море не было ни одного барашка, чуть поодаль темнели дома Киркьювога, там спали люди. Птицы молчали.
Гаут простился с нами у входа в церковь, сказав, что ему все-таки не хватает душевного покоя и смелости, чтобы молиться нынче ночью. Во мне нет Бога, сказал он. А еще он сказал, что ему не нравится человек, который взял здесь заложника и собирается силой увезти его за море.
— Я езжу по свету только затем, чтобы обрести то, что дается немногим, — мир, и еще чтобы найти и простить своего обидчика. Однажды много лет назад мне отрубили руку. Это было ночью. Теперь я знаю, что это сделал кто-то из спутников сборщика дани Карла, но не знаю, кто именно. Я верю, что, если найду и прощу своего обидчика, у меня вырастет рука. Как вы думаете?
Я стоял и смотрел на Гаута, у него было лицо сильного человека, но неожиданно в нем появилось что-то болезненное. Я не ответил ему, Сверрир тоже, по-моему, я перекрестился, Сверрир, наверное, тоже. Мы расстались с Гаутом.
Он крикнул нам вслед:
— Не забывайте, люди должны прощать своих обидчиков, если хотят, чтобы Господь простил их самих!..
Его громкий, хриплый голос прокатился по кладбищу среди могил, Гаут скрылся, но голос его еще дрожал в светлом воздухе. Потом мы ушли.
Мы не спеша возвращались в тесное жилище, где жили ученики школы, но подойдя к нему, не смогли заставить себя войти внутрь и пошли дальше. Из Киркьювога, в гору… Было полнолуние, за нами шла овца, она переливалась, словно кусок белого шелка.
