балконах, крышах, улицах собрались толпы любопытных, чтобы взглянуть на того, кого Папа предназначил в мужья своей дочери.
Джованни Сфорца, двадцатишестилетний вдовец, был нрава угрюмого и с некоторым подозрением относился к предложенной Александром сделке.
Эта тринадцатилетняя девочка сама по себе нисколько его не интересовала. Он слышал, что она необыкновенно хороша собою, но Джованни Сфорца был холоден к женской красоте. Кое-кому выгоды от такого брака показались бы великолепными, но Сфорца не доверял Папе из рода Борджа. За девушкой обещано значительное приданое – тридцать одна тысяча дукатов, однако деньги эти он должен будет получить после осуществления брачных отношений, а Папа считал, что невеста до этого еще не дозрела. В контракте также было оговорено, что, если супруга Сфорца умрет бездетной, это приданое переходит к ее брату Джованни, герцогу Гандийскому.
Сфорца уже миновал период юношеских восторгов. Он решил, что пока ему поздравлять себя не с чем. Поживем – увидим, если, кстати, вообще будет с чем себя поздравить.
Ему была свойственна некоторая природная нерешительность, пессимизм, проистекавшие, скорее всего, от того, что он происходил из второстепенной ветви дома миланских Сфорца – он был незаконнорожденным сыном Костанцо, синьор Котиньоло и Пезаро, однако именно он унаследовал отцовские владения. Впрочем, владения эти не приносили никакого дохода, и брак с богатейшим семейством Борджа сулил немало выгод, к тому же в Джованни Сфорца кипели амбиции, и родство с Папой могло бы удовлетворить его честолюбие – вот только если б Сфорца мог Александру доверять.
И он чувствовал себя весьма неловко, когда на въезде в город его встретили фанфары и кавалькада всадников: все кардиналы и мало-мальски благородные господа выслали поприветствовать жениха папской дочери доверенных членов своих свит.
В этой процессии выделялись два молодых человека, более богато и элегантно одетых, чем остальные. К тому же они отличались своей красотою, и Сфорца ломал голову: кто бы это могли быть? Слава Богу, он сам неплохо смотрелся на горячем арабском скакуне, а наряд его был украшен занятыми для такого случая золотыми ожерельями.
Тот, что помоложе, оказался герцогом Гандиа. Он был не только хорош собою, но в его манерах чувствовалась некоторая напыщенность – и неудивительно, ведь он много лет провел при испанском дворе, а для испанцев это характерно. Впрочем, чувствовалось, что при случае он может быть и веселым, и легкомысленным.
Но внимание Сфорца притягивал второй молодой человек, тот, который постарше. Их представили друг другу – это был Чезаре Борджа, архиепископ Валенсии. До Сфорца уже доносились ходившие о нем слухи и, припомнив их, Сфорца вздрогнул. Чезаре также красив, но какой-то мрачной красотою. И он как бы возвышался над всеми – Сфорца был уверен, что взгляды всех женщин обращены только на Чезаре. Что же в нем было такого особенного? Одет прекрасно, но не лучше, чем его брат. Его драгоценности сверкали, но так же сверкали драгоценности и на брате. Было ли нечто особенное в том, как он держал себя? Скорее всего. В нем чувствовалась неукротимая гордыня, он явно считал себя выше всех.
Но у Сфорца пока не было времени поразмыслить над этим вопросом. Он понял лишь одно: если он не доверяет Александру, то еще меньше должен доверять его старшему сыну.
Тем не менее они очень тепло приветствовали друг друга, и кавалькада двинулась по Кампо-ди-Фьоре. В центре ее восседали трое молодых людей – Чезаре, Сфорца и Джованни. Они пересекли мост Святого Анджело и остановились перед дворцом Санта Мария дель Портико.
Сфорца поднял глаза. Прямо перед ним, в сиянии золотых волос, стояла девушка в пурпурном платье, расшитом рубинами и жемчугами. Она крепко ухватилась за перила балкона, и лучи солнца играли в драгоценных кольцах, которыми были унизаны ее пальцы.
Она глядела вниз, на братьев и на того человека, который должен был стать ее мужем.
Ей было всего тринадцать лет, и жизнь еще не лишила ее романтических иллюзий. Она улыбнулась и приветственно подняла руку.
Сфорца угрюмо смотрел на нее. Ее красота нисколько его не трогала. Он чувствовал рядом с собой присутствие ее братьев и думал лишь об одном: до какой степени можно доверять им и Папе?
Во дворце Санта Мария царила суета, люди перешептывались или перекрикивались, бегали туда-сюда, в передних толпились портные и парикмахеры. Лукреция закрылась в комнате со своим капелланом, он подготавливал ее к предстоящему событию духовно, те же, кто должны были подготовить ее физически, томились в ожидании своей очереди.
Жара стояла невыносимая, и Лукреция буквально сгибалась под тяжестью свадебного наряда, густо расшитого золотом и украшенного драгоценностями на громадную сумму – пятнадцать тысяч дукатов. Ее золотистые волосы были убраны под сетку, которая также сверкала каменьями. Адриана и Джулия настояли на том, чтобы нанести ей на лицо грим и выщипать брови, дабы Лукреция выглядела как настоящая элегантная дама.
Никогда еще в жизни не испытывала Лукреция такого возбуждения. Пусть платье слишком тяжелое для такого жаркого дня – не важно, она ужасно себе в нем нравилась.
Она думала о свадебной церемонии, о людях, которые будут глазеть на нее на всем пути от дворца до Ватикана, и о себе, героине этого замечательного события. О том, как пажи и рабы будут бежать перед нею и рассыпать благоухающие цветы. О том, что предстоит ей как невесте, она думала мало.
Судя по тому, что она видела вокруг себя, брак – вовсе не тот вопрос, о котором следует долго размышлять. Джованни Сфорца казался ей стариком и к тому же ужасно скучным – глаза у него тусклые, совсем не такие, как у Джованни и Чезаре. Он был слишком напыщенным и выглядел немного суровым. Но брачные отношения пока не были подтверждены и, как объяснила ей Джулия, ей пока нечего волноваться в отношении Сфорца, если вообще когда-нибудь придется волноваться. Она останется в Риме, так что свадьба – просто прекрасный праздник, а она – его главная героиня. Вдруг Джулия хлопнула в ладоши и приказала:
– Приведите рабыню, пусть мадонна Лукреция увидит ее. Слуги поклонились, и вскоре перед Лукрецией предстала карлица-негритянка. На ней было расшитое золотом и драгоценностями платье и сетка для волос – наряд ее в точности повторял наряд хозяйки. Лукреция закричала от восторга, потому что черные волосы и лицо негритянки потрясающе оттеняли светлую красоту самой Лукреции.
– Она понесет твой шлейф, – пояснила Адриана. – Вот уж уморительное зрелище!
Лукреция кивнула, повернулась к столу, на котором стояла ваза со сластями, схватила горсть и
