И тут мы увидели Нидарос.
Он лежал перед нами, этот город, о котором мы, из Киркьюбё, знали только понаслышке, город, где в Эйраре, местечке в устье реки Нид, собирался Эйратинг, на котором, руководствуясь законом и волей народа, провозглашались конунги Норвегии. Мы увидели церковь Христа, великолепную, огромную церковь, построенную архиепископом Эйстейном, она купалась в солнечном свете, подернутая легкой дымкой. Эта церковь была похожа на звезду Господню над нашей мрачной землей.
Сверрир сказал:
— Через Нид переправляются воины…
Мы стояли на гребне холма, солнце светило нам в глаза, мы смотрели на воинов, переправлявшихся через Нид. Их были сотни, много сотен, мы долго смотрели на них и молчали.
Нам стало ясно, что молва о конунге Сверрире и его людях опередила нас. А также, что смерть, друзья и враги приблизились к нам.
В ту ночь среди наших людей прошел слух, который мог оказаться роковым для конунга и для всех нас. Потом я убедился, что подобные слухи возникали обычно, когда нам бывало особенно трудно и нас поджидала смерть. Этот слух передавался от человека к человеку, пока мы лежали в лесочке, укрывшись за ветвями, кочками, буреломом, усталые, измученные жаждой и обессиленные, и он гласил: Теламёркцы пришли!… Но они перекинулись на сторону ярла Эрлинга!…
Один человек сказал, что это точно, это не слух, его знакомый узнал это от одного бонда… Но кто он, этот бонд? Я чуть не плакал от злости. Нельзя было ни кричать, ни повышать голоса, разносчик слухов стоял передо мной и я шепотом проклинал его.
— Ты лжешь!
— Это правда! — не уступал он.
Я понял, что, если мы сейчас не задушим этот слух, нам конец.
Тогда конунг сказал:
— Я сам пойду туда и все узнаю.
Конунг сказал, что с ним пойду только я. Двое из наших людей сбегали в ближайшую усадьбу и принесли нам оттуда крестьянскую одежду. Мы пошли без оружия, Сверрир — впереди, я — за ним, ночь была светлая. Мы измазали лица сажей: он — кузнец, я — его подмастерье. Мы идем из Сельбу в Нидарос, надеемся получить там работу в оружейных мастерских ярла Эрлинга. Мы шли открыто, людей нам попадалось мало, и никто не обращал на нас внимания. На восточном берегу Нида был разбит военный лагерь. Мы пошли прямо туда, стражи нас не зарубили. Сверрир сказал, что хочет поговорить с хёвдингом. Один из стражей засмеялся и сказал, что их хёвдинг нынче ночью тешится с женщинами, к тому же он пьян. Сверрир сказал, что ищет работу и хочет попасть в Нидарос, чтобы там ковать оружие для ярла Эрлинга.
— Подождите до утра, — сказали стражи.
Мы поблагодарили их и ушли.
Мы оба были достаточно наблюдательны и умели считать. На этом берегу реки мы насчитали две сотни воинов. Но было ясно, что большая часть войска стоит в Нидаросе. Эти две сотни означали, что в общей сложности войска здесь было не меньше десяти сотен. У нас была только сотня.
Придут теламёркцы или нет, мы не знали.
Когда мы вернулись к нашим, Сверрир собрал людей и сказал:
— Мы там были. Там нет ни одного теламёркца! Я знаю их говор, потому что много раз бывал в их краю. Ни один теламёркец не перешел на сторону ярла Эрлинга!
Тогда вышел Сигурд из Сальтнеса. Он сказал, что отправлял своих лазутчиков в ближайшие селения, они уже вернулись обратно. Они говорят, что бонды Сельбу собрались и стоят у нас за спиной. Они намерены гнать нас прямо на людей ярла Эрлинга.
Еще один день мы прятались в лесу, есть нам было нечего. Мне неприятно вспоминать тот день: что-то давило мне грудь и не давало дышать. Мы были почти окружены: впереди стояло войско ярла, за спиной — вооруженные бонды из Сельбу. Тогда Сигурд снова пришел к конунгу:
— Отсюда есть только один путь.
Когда надо было действовать, в Сигурде проявлялись его лучшие качества, и он знал Трёндалёг. Ночью через большие болота он вывел нас из клещей, в которых мы оказались, — мы шли гуськом, один за другим. Моросил дождь, нам это было на руку. В самых опасных местах приходилось прыгать с кочки на кочку, многие падали и мы их вытаскивали. Я стоял на упавшем дереве и смотрел на идущих мимо людей. Меня оттеснили в сторону, и я не мог бы вернуться в ряд, не столкнув другого в болото. Передо мной проходили один за другим: Эрлинг сын Олава из Рэ, рожечник Рэйольв, Халльвард Губитель Лосей, Кормилец, священник Симон, монах Бернард и мой добрый отец Эйнар Мудрый. Все они были здесь. И всем было одинаково страшно.
Я и теперь еще слышу хлюпанье двух сотен ног. Слышу стоны, вырывающиеся из пересохших глоток, кое-кто наклоняется, пьет гнилую болотную воду и хлюпает дальше. Кто-то срывает со спины ношу и швыряет ее в болото. Кажется, что сейчас и другие последуют его примеру, — по безмолвной цепочке измученных людей проносится тревожный слух о случившемся. К парню, швырнувшему свою ношу, подходит Вильяльм, хватает его поперек туловища и сует головой в болотную воду. Потом он достает из болота его ношу и идет дальше уже с двумя.
Больше никто не бросает в болото свою ношу.
Вильяльм утопил в болоте Льота, того парня, которому конунг сохранил жизнь, наказывая людей в Хамаре.
Мы приходим к усадьбе, которая называется Дигрин, бонда зовут Виглейк. Он — враг ярла Эрлинга. Мы разбиваем там лагерь и получаем продовольствие. Мы съедаем все, что есть в усадьбе, но Виглейк нам не отказывает. Виглейк из Дигрина — первый друг, какого мы встретили в Трёндалёге, он тоже ненавидел ярла Эрлинга. Мне это было приятно. Виглейк был просто ослеплен ненавистью. Люди ярла отобрали у Виглейка усадьбу, которая была у него в Гаульдале.
— Усадьба была никудышная, — сказал Виглейк. — Я хотел подарить ее женскому монастырю в Нидаросе. Мне она была не нужна, я только тратил зря время, посылая туда работников, чтобы поддерживать там порядок. Но люди ярла отобрали у меня усадьбу. Поэтому я ненавижу его.
Первый раз в жизни, йомфру Кристин, ненависть была мне приятна. Она придала мне силы.
Мы больше не были в окружении, бонды Сельбу отправились в Нидарос. Виглейк советовал нам захватить их лодки, доплыть до Сельбу и расположиться на отдых в тех усадьбах, хозяева которых ушли в город.
Когда я вспоминаю те дни в Сельбу, мне кажется, что я вижу их через стекло дорогого сосуда, счастливым обладателем которого был конунг Сверрир. Эти дни, залиты золотым светом, солнцем и жаром, я вижу красивые усадьбы, лежащие на берегу озера, синие дымки над Домами и скот на выгонах. Конунг строго наказал своим людям брать продовольствия не больше, чем требовалось. Он выставил двойную стражу и предупредил всех, что тот, кто надругается над женщиной, будет тут же зарублен. Теперь мы могли отдохнуть и собраться с силами. Сам он остановился на острове на озере, где была старая каменная крепость, которую жители селения воздвигли когда-то для защиты от разбойников. Я был там с ним, мы ночевали вместе. Он все время молчал.
Не знаю, но мне кажется, что твой отец конунг в те дни последний раз взвешивал, не следует ли ему свернуть с того пути, который он выбрал. Ведь я слышал, как многие, идя через болота, где Льот бросил свою ношу, а Вильяльм утопил его и спас ношу, говорили: Кто знает, правда ли, что наш конунг сын конунга?…
Кто бы мог ответить на это? Одно дело приветствовать конунга военным кличем, когда нужен предводитель, следовать за ним, зная, что в ближайшем селении ждет богатое угощение, и совсем другое — верить, что он сын конунга, когда удача отвернулась от него. Слухи о том, что теламёркцы перекинулись на сторону ярла Эрлинга, кое-чему научили меня: в тяжелые дни люди звереют. Теперь я знал, что всякий раз, когда удача будет отворачиваться от конунга, злые языки будут шептать: Правда ли, наш конунг — сын конунга?…
А Сверрир, верил ли он сам, что он сын конунга? Не знаю. Но я знаю, йомфру Кристин, что каждый раз,
