правда – и он бесстрашно заглянул ей в глаза: к югу от восьми фюльков Трёндалёга, по ту сторону гор Довре в Уплёнде и на западе, во фьордах Бьёргюна только сильное войско могло защитить конунга Сверрира от мрачной ярости бондов. В Вике в конунговых усадьбах сидели ленники Эрлинга Кривого и правили окрестными землями так, словно их господин еще жив. Сверрир – пришелец из дальних шхер, священник из Киркьюбё, – был провозглашен конунгом на Эйратинге. Однако почетного места в сердцах своего народа он не завоевал.
Хотел ли он добиться его? Мы часто беседовали об этом. Он был уже с первыми нитками седины на висках, без былого блеска рыжеватой бороды, запомнившегося мне в годы первой юности. Возможно, меньше живости в его движениях – зато больше основательности, а такой глубины и такого жара во взоре я никогда не встречал у других, с кем меня сводила жизнь. Крепок в вере во всемогущего Сына Божия. Однако без горячности и излишнего религиозного экстаза, который может только ослабить ясность разума. Доброжелательный к каждому другу, не лишенный снисхождения к врагу. Но мало встречал я таких, – да нет, йомфру Кристин, пожалуй, ни одного, – кто был бы настолько свободен от величайшей лжи наших дней, будто каждое сердце покупается за серебро.
Он был бесстрашен. Однако никогда не стоял в первом ряду в шуме битвы, для этого он был слишком умен. Открытый во всех своих проявлениях, – так думали многие, но лишь несколько ближайших людей знали, что за открытостью скрывалась запертая келья. И никто не проскользнул туда. Да, его сокровенная дума: сколько я пытался отыскать ее, и верю, что находил, – время от времени. Он всегда оказывал мне величайшее доверие. Иногда эта ноша была непомерна: он открыл мне, что даже я никогда не проникну в его последнюю тайну.
Знал ли он сам, что за тайный ветер гуляет в его сердце? Да, йомфру Кристин, насколько это вообще доступно человеку. Он освещал свое сердце ярким светом разума, но видел порой только темноту. Он часто говорил: – Ты веришь, что я сын конунга, Аудун? Говорил это с изменчивой улыбкой: то светлой, полной надежд, то горькой, удрученной сомнением. С радостной улыбкой того, для кого ответ мало значит, и с усмешкой, прикрывающей душевную муку. Он знал, что рожден с силой конунга. Но был ли взращен в конунговых яслях? Он справлялся, но годы шли, возвращая сомнения. Он пестовал в себе веру. И я убежден, что он окончил свой век, веря, что он сын конунга.
В годы, последовавшие за гибелью ярла Эрлинга Кривого, наше войско подвергалось постоянным напряженным тренировкам. Хёвдингом войска теперь был Гудлауг Вали. Он был человек с весьма скудным умом, доблестный в бою, настолько простой, что любая истина, – даже самая сомнительная, – прочно сидела в нем. По мере того, как слава конунга росла, к нам стекались крестьянские юноши из окрестных земель. Оружейники круглыми сутками трудились над клинками. Хёвдингом над малой дружиной был Свиной Стефан, близкий друг Сверрира и мой еще по Киркьюбё. Горьким уделом конунга было иногда посылать свою дружину сжечь какую-нибудь усадьбу, если бонд отказывался отдать конунгу причитавшееся ему по праву. Я знаю, что конунг Сверрир делал это без особой радости. Но никто, йомфру Кристин, из множества людей, известных мне по ратной жизни, не мог отдать подобный приказ более бесстрастным голосом, чем твой отец конунг.
Мы возвели сеть сторожевых башен по всему Трёндалёгу. При каждой из них стояли дозором наши люди. Мы знали, что если дождь и туман не залегли в горах сплошной пеленой, то сигнальные костры предупредят нас о нападении менее чем за трое суток. Мы также разослали повсюду лазутчиков (не все они вернулись) – да, даже в стране данов имелись у нас люди с острыми глазами и хорошей памятью, способные сообщить конунгу Сверриру, что предпринимают Магнус и его сообщники. Магнус тоже имел лазутчиков в нашем стане. Некоторых мы знали. Они об этом не подозревали. Конунг приказал держать их под наблюдением, но не хватать и не вешать. Менее дальновидные в свите конунга не одобряли этого. Но конунг сказал:
– Весть о наших деяниях все равно дойдет до Магнуса. Повесь мы пару его лазутчиков, это только обострит бдительность остальных. Пусть верят, будто им ничто не угрожает. Пусть видят, что наша мощь крепнет. Но для чего она нам, должно быть сокрыто от них.
Проходя мимо могилы Эрлинга Кривого, он останавливался и замирал, склонив голову, словно в молитве. Он знал, что слух о молении конунга над могилой недруга помчится тайными тропами, босыми стопами и конскими копытами на юг, в Данию, к конунгу Магнусу. И изумятся мудрецы: О чем думает он, человек с далеких островов, ставший ныне конунгом Норвегии?
Магнус был слабым человеком. Мы встречались в жестоких сражениях первых лет после битвы при Кальвскинни. Всякий раз мы проучивали его и его людей. Но Магнус всегда ускользал. Однажды летом Магнус приплыл с юга с сильным флотом и бросил якорь у острова Нидархольм. Он хотел говорить с конунгом. Во всем Трёндалёге установилось перемирие. Несколько дней жили мы в страхе и трепете: будет война или мир? Мира не вышло. Перемирие было сорвано. Свидание двух конунгов вылилось в перебранку, и Магнус уехал.
Но следующим летом опять прошел по Трёндалёгу слух, что конунг Магнус так ослаблен междоусобицей, что хочет мира с конунгом Сверриром. А Сверрир, чего хотел он? Оружейники трудились у наковален. Войско без устали тренировалось. Готовый к войне, конунг Норвегии желал встречи с тем, кто предлагал ему мир.
В то лето один из многочисленных кораблей конунга стоял в Нидаросе, готовый к отплытию. Его путь лежал на юг, на Селью, он должен был отвезти щедрый дар конунга Сверрира местному монастырю. По замыслу конунга, дар следовало преподнести аббату в день храмового праздника. В этом монастыре собрались лучшие мужи Вестланда, и слава о щедрости конунга разнеслась бы по всей стране. Аббата звали Сёрквир, он был сыном епископа Хрои из Киркьюбё, – и Сверрир, и я были его питомцами. Ранней весной конунг послал своего человека тайной тропой на юг, на Селью, чтобы тот разузнал о намерениях аббата. Для конунга имело особую важность то, как будет принят его дар – с искренней радостью или просто сдержанно мудро. В ответ аббат сразу же выразил горячую благодарность. Отныне мы полагали, что приобрели в лице Сёрквира друга, а поскольку остров лежал недалеко от материка, такой дружбе мог порадоваться даже конунг.
Дар был выбран весьма обдуманно. Мы знали, что прошлой осенью в обители Сельи вспыхнул пожар. Его потушили. Но один из множества серебряных ларцов церкви погиб в огне. В ларце хранился весь монастырский запас лаванды и розовых лепестков. Аббат отправил двоих монахов в Бьёргюн, купить новых благовоний для рождественской мессы. Они надрывались, набив рясы серебром. Злые языки говорили, – ведь они найдутся в каждом доме, – что аббат сомневался в пользе такой покупки. В глубине души он понимал, что серебро пахнет не хуже благовоний. Монахи вернулись с серебром. Во всем Бьёргюне не нашлось благовоний, и не получил аббат курений для богослужения – столь любезного братии со звонкой монетой. Той же осенью в море был захвачен корабль из Англии. Он вез в Бьёргюн благовония.
Тогда конунг Сверрир приказал взять серебряный ларец из Церкви Христа, – хотя конунг никогда не притеснял священников, он был деликатен, особенно когда неделикатность обходилась себе дороже. И ларец наполнили лавандой и лепестками роз. У нас, в городе святого конунга Олава, подобного товара было предостаточно. Прошлой осенью, когда Свиной Стефан с дружиной совершал рейд вдоль побережья, они захватили корабль, идущий в Бьёргюн. Он плыл из Англии.
Конунг сказал:
– Когда-то настоятелем в обители на Селье был Симон. Я выбрал его для подношения дара. В день праздничной мессы он будет читать молитву с амвона, где раньше стояла рака Святой Суннивы. Но надо ли ему молиться о мире?
– Если он будет просить о мире, – размышлял конунг, – это истолкуют как мою слабость. Если же Симон станет просить крови наших врагов, скажут, что Сверрир непримирим, – даже когда его посланец коленопреклоненно молится и подносит дары святой обители. Любое слово из уст Симона будет истолковано как мое слово, оно или упрочит или ослабит мою власть в стране.
– А если Симон ограничится молитвой к Святому Духу? – сказал я. – Это ни к чему не обязывает, и если он тщательно продумает каждое слово, будет невозможно извлечь из них какой-то смысл.
– Совет неплох, – сказал конунг, – но ты же знаешь, что словам в любом случае придадут какой-то смысл. Будь даже слова Симона вовсе лишены смысла – это легко удастся ему – мои недруги поспешат вложить в них собственное содержание.
– Тогда не знаю, – ответил я.
