— По своей воле никогда!
— Значит, я могу называть себя счастливой…
В один из последующих дней меня навестил Генри Бофорт, епископ Винчестерский.
Его прибытие обеспокоило меня: неужели правда о моих отношениях с Оуэном уже вышла за рамки узкого круга, которому стала известна? Боже мой, что же тогда будет?!
С душевным трепетом шла я навстречу епископу, стараясь, чтобы он не заметил мое смятение.
Как всегда, он был изящен и любезен, держался с большим достоинством, при этом неизменно подчеркивая, какая великая честь для него нанести мне визит.
Я надеялась, что мое волнение он отнес за счет своей особы, что и для меня великая честь его посещение.
Мой муж Генрих, я помнила об этом, всегда уважительно отзывался о Бофорте, о его преданности английской короне, об уме, не забывая при этом отметить, что и свою выгоду этот блестящий родовитый человек не забывал. Хорошо относился к нему и брат Генриха, герцог Бедфорд. Исполняя волю умирающего короля, он находился сейчас во Франции в качестве регента и представлял там английскую корону.
Недавняя ссора его с Глостером подтвердила, что епископ считает себя достаточно могущественным и крепко стоящим на ногах человеком, чтобы не бояться такого сильного и опасного противника, как брат короля. Не делал Бофорт секрета и из своего отношения к недавнему браку между Глостером и Жаклин, достаточно громко осуждая герцога за последствия, к которым это может привести.
Отвечая на приветствие епископа, я заверила его, что нахожусь в добром здравии, и выразила уверенность, что он так же…
Бофорт не стал отрицать этого и после взаимного обмена любезностями перешел к делу.
Первые же его слова развеяли мои самые худшие опасения.
— Вашей милости, должно быть, уже известно о той сумятице, которую внес в наши дела за границей его светлость герцог Глостер?
— Слышала, он недавно отправился в Эно, дабы восстановить права своей жены на эту провинцию, — сдержанно ответила я.
— Жена! — фыркнул Бофорт. — У меня большие сомнения на этот счет.
— Разве папа римский не дал согласия на развод Жаклин с Брабантом?
— Брабант не принял решение папы. И многие другие — тоже. Считают, что связь Глостера с Жаклин нельзя назвать браком.
— Тем не менее, — сказала я, — он отбыл в Эно в качестве ее супруга.
— Должен с большим сожалением заметить, миледи, что поведение и действия герцога весьма опасны… Как для меня лично, так и для страны, а также для его собственного брата, герцога Бедфорда, который делает все возможное, чтобы сохранить завоевания покойного короля, вашего супруга.
— Я слышала подобные суждения, — ответила я, испытывая огромное облегчение от того, что не случилось самого страшного: час нашего разоблачения еще не наступил.
— Я делал все, что в моих силах, — говорил тем временем Бофорт, — пытаясь воспрепятствовать походу Глостера на континент. Но не добился успеха, и вражда между нами только усилилась.
Я недоумевала, зачем он рассказывает мне все это, потому что знала: в глубине души он, как и многие другие мужчины, не считает мнение женщины, даже если она королева, чем-то заслуживающим внимания.
Между тем он продолжал:
— По последним сообщениям, что у меня имеются, герцог Глостер уже захватил провинцию Эно. Граф Брабант не сумел оказать сопротивления, жители признали Глостера своим правителем.
— Значит, все обошлось мирно, — сказала я. — Это ведь хорошо.
— Но герцог Бургундский не допустит, чтобы такой захват прошел безнаказанно. Он, несомненно, поспешит на помощь своему родственнику. Вы, миледи, недооцениваете серьезность положения. Для помощи Брабанту бургундцы могут заключить союз с Орлеанским домом, с Францией. Представляете, к чему это ведет?
— К тому, что англичане лишатся союзника, — с подавленным вздохом сказала я.
Вздох мой относился к мелькнувшей у меня мысли о том, что для моей Франции это будет только к лучшему: она сумеет наконец дать настоящий отпор завоевателям и возвратить себе независимость, а своему королю — престол. В том, что подобная мысль — предательская по отношению к моей новой стране, я вполне отдавала себе отчет. Отсюда и вырвавшийся у меня вздох.
Генри Бофорт, помолчав некоторое время, заговорил вновь.
— А теперь, — сказал он, — перехожу к основной цели моего визита, миледи. Герцог Бургундский послал Глостеру вызов на одиночный бой — с целью решить таким путем спор о землях.
— Не может быть! — воскликнула я. — Такое, помнится, делал уже в свое время его отец, когда вызвал на битву моего будущего супруга.
— Видно, у них это в роду, — мрачно заметил Бофорт. — Такой древний способ решать судьбы страны. И, что удивительней всего, герцог принял вызов… Как бы то ни было, нельзя допустить, чтобы поединок состоялся. Ведь в этом случае один из соперников непременно будет убит, что в данной ситуации недопустимо. Если Глостер убьет герцога Бургундского, мстить за него будет вся Бургундия. Если, наоборот, падет Глостер, то же самое последует со стороны англичан. Словом, так или иначе, союзу и согласию между Англией и Бургундией будет положен конец. А на этом союзе держится наш успех во Франции. Вот что натворил этот Глостер! — заключил он с прорвавшейся внезапно злобой.
— Да, понимаю, — сказала я.
— Поединок нужно остановить, миледи. И вы можете способствовать этому в какой-то мере.
— Чего же вы от меня ожидаете? — спросила я. — В чем должна заключаться моя помощь?
Он ответил сразу же, не задумываясь:
— Ваша сестра замужем за Филиппом Бургундским. Он предан ей, насколько нам известно, и не пренебрегает ее мнением. Если бы она могла уговорить его отказаться от безумной затеи…
— Я уже давно не виделась с моей Мишель, — сказала я.
— Тем не менее вы остаетесь родными сестрами. Мы хотим, миледи, чтобы вы написали ей… изложив частично то, о чем я имел честь сказать вам… Думаю, это и ваше мнение. Объясните, что может последовать за поединком… Новая большая война, гибельная для наших народов.
— Вы надеетесь, великий герцог Бургундии послушает меня?
— Нет. Но, возможно, прислушается к мнению своей супруги. Ведь речь идет и о его жизни.
— Что ж, может быть…
— Мы уже просили о том же и вашу мать, — продолжал Бофорт. Он оказался весьма многоречив. — Мы готовы на все… буквально на все, чтобы предотвратить надвигающуюся угрозу. Напишите немедленно, миледи. Я возьму ваше письмо и прослежу, чтобы его отправили со специальным посланником. Сделайте это во имя благополучия вашего сына, короля Англии…
Написать письмо моей сестре Мишель оказалось для меня непростым делом: оно всколыхнуло воспоминания о нашем несчастливом детстве. Перед моими глазами вновь возникла бледная полуголодная девочка, переносившая хуже всех нас тяжкие условия жизни и полное отсутствие родительской заботы. По-моему, она всегда мерзла сильнее, чем мы, и есть хотела больше, и горевала острее остальных детей.
Я с трудом представляла ее сейчас в облике великой герцогини, возлюбленной супруги Филиппа Бургундского, который не проникся к ней недоверием и не отправил в изгнание даже после того, как наш с ней родной брат оказался замешанным в убийстве отца Филиппа.
Составляя письмо, я пыталась изгнать из мыслей образ тщедушной, дрожащей от холода и страха девочки и представить ее женщиной в расцвете красоты и молодости, той, слову которой повинуется любящий муж.
Я писала:
«Дорогая Мишель, ты сейчас герцогиня Бургундская, я — королева Англии, но мы по-прежнему помнящие друг друга родные сестры… Ты знаешь, что у меня маленький сын и что я потеряла мужа. Сделай все, чтобы тебя не постигла такая же участь — чтобы ты не лишилась своего дорогого супруга. Попытайся
