Бреннер облегченно вздохнул и отошел на шаг от стола. И тут… Если бы ему вылили в этот момент на голову ведро ледяной воды, он, пожалуй, был бы меньше шокирован. Одна из женских фигур на экране неожиданно повернулась лицом к кинокамере и взглянула прямо в ее объектив. Хотя это только так выглядело. На самом деле она взглянула прямо в глаза Бреннеру. Он был в этом так же уверен, как был уверен в том, что узнал это лицо.
Это была Астрид.
Бреннер зашатался. Он вспомнил не только имя. Вместе с именем в его памяти всплыли все воспоминания о пережитой им катастрофе. И эти воспоминания придавили его своей тяжестью.
Астрид. Девушка из его сегодняшнего сновидения. Девушка, о которой его спрашивал патер. Девушка, которая сгорела на его глазах и превратилась в горстку пепла. Это было невероятно! Это была галлюцинация, ведь Астрид мертва! И все же она стояла перед объективом кинокамеры и смотрела прямо на него, Бреннера Он явственно ощущал, что Астрид знает, что смотрит сейчас именно на него. Она точно знает, где он сейчас находится — в отличие от самого Бреннера, — и знает, что он в этот момент смотрит на экран.
Бреннер ощутил, как к его горлу подкатывает комок, мысли начали путаться в голове, сердце бешено заколотилось в груди, и все его тело покрыла липкая испарина. Он напрасно ждал, что сквозь черты девушки из его сна, девушки, которую он считал мертвой, проступят другие черты — незнакомой девушки, и все окажется наваждением, порожденным его еще болезненным воображением. Но этого не происходило. Это было лицо Астрид. Мало того, она полностью развернулась лицом к камере, улыбнулась и помахала левой рукой. Для миллионов телезрителей это была обыкновенная девушка, возомнившая себя на секунду кинозвездой — на нее можно было сердиться, ее можно было презирать, а можно было просто улыбнуться вместе с нею, но Бреннер знал, в чем дело. Ее улыбка была обращена к нему одному и ни к кому другому. А взмах рукой был знаком, говорившим: “Я — настоящая. Ты не ошибаешься. Я здесь и жду тебя”.
Бреннер крепко зажмурился, так что пестрые точки заплясали в его глазах. Когда же он снова взглянул на экран, то увидел, что кадр не изменился В объективе все еще было улыбающееся лицо Астрид, причем ее улыбка выглядела теперь насмешливой, как будто она видела его в этот момент и потешалась над тем, что он так испуган. А почему бы и нет? Это блуждающее из сна в реальность порождение кошмара имеет полное право радоваться тому, что ей удалось внушить ему наконец-то такой ужас.
Вероятно, именно эта мысль окончательно вернула Бреннера к действительности. Он был просто склонен к истерике. Часть его сознания охватила паника, и он начал видеть то, чего не существовало в реальности. Эта девушка была не на экране, а в его сознании. Он видел ее до сих пор только потому, что хотел видеть. Возможно, этого идиотского кинофильма вообще не существовало, и — кто знает, — может быть, он сам не стоял сейчас здесь, а лежал на койке в своей палате и бредил.
Эти рассуждения помогли ему. Соответствовали они действительности или нет, но Бреннер, по крайней мере, перестал паниковать Ведь когда осознаешь истоки паники, она сама отступает, теряя над человеком власть. Бреннер упорно внушал себе, что не было никакой девушки, не было никакого фильма, не было, возможно, и его самого, а потому не было и не могло быть никаких воспоминаний.
Однако, несмотря на все самовнушения Бреннера, лицо Астрид все еще светилось с телеэкрана. Но как бы в подтверждение последней версии Бреннера лицо девушки изменило свое выражение Теперь Астрид не улыбалась, а выглядела немного растерянной и сердитой, как будто она читала мысли Бреннера.
— Нет, — сказал он вслух, — так просто я не сдамся.
Конечно, Бреннер знал, что она не могла услышать его слов, но он должен был сейчас хоть с кем- нибудь поговорить — по той же причине, по которой он, будучи ребенком, всегда, когда спускался в подвал, насвистывал какую-нибудь песенку. И эта фраза, произнесенная им вслух, действительно помогла ему, по крайней мере отчасти. Лицо Астрид все еще не исчезало с экрана, она все так же укоризненно глядела на него, но Бреннер больше не испытывал страха. Во всяком случае, пока. Потому что в глубине его души зарождался новый страх — страх того, что он сходит с ума. Но он не давал мысли об этом завладеть собой. Этого нельзя было допустить. По крайней мере, сейчас. Бросив последний взгляд на экран, Бреннер вышел из дежурного помещения и ощупью направился по коридору к своей палате.
Он тщетно надеялся подавить свой страх, тот снова вырвался наружу. Бреннер вновь услышал голоса, твердящие о неведомой опасности так громко, что у него звенело в ушах. Он боялся теперь взглянуть в настежь распахнутые двери комнат, мимо которых проходил, хотя отлично знал, что там никого не было. Но он слишком ясно видел теперь эту пустоту, и она пугала его. Если он видел то, чего не существовало в действительности, то возможно, от его взгляда ускользало то, что в действительности находилось в этих комнатах? Бреннеру казалось, что он просто не перенесет вида спящего на койке пациента, если вдруг взглянет в одну из комнат и увидит подобную сцену.
До его палаты было всего лишь несколько шагов, но Бреннер шел очень медленно, и поэтому добрался до своей двери только через минуту, показавшуюся ему целым годом. Еще десять минут назад он не поверил бы, что испытает такое облегчение, оказавшись снова в своей палате, которую три последних дня считал настоящей тюрьмой. Нет, это была не тюрьма, это было его убежище. Он не воспринимал больше темноту как враждебную силу, она спасала его от безумия, которая таилась за нею. Мерцающие сигнальными огоньками приборы, стоявшие рядом с его кроватью, были его верными стражами, а игла, все еще торчавшая в тыльной стороне его ладони, которая давала о себе знать ноющей болью, была его единственным оружием. Он находился здесь в безопасности. Ему не следовало вставать, а уж тем более — покидать свою палату.
Бреннер плотно закрыл дверь за собой, подошел к своей постели и осторожно сел на ее краешек. Но вместо того, чтобы лечь и натянуть на голову одеяло, как это бывало в детстве, — а ему все это очень хотелось сделать, — Бреннер застыл в задумчивости, глядя невидящим взглядом в пространство. Он все еще видел лицо девушки, и ему не помогало сознание того, что все это — всего лишь плод его больного воображения. Бреннер стоял перед дилеммой. Он хотел верить, что все случившееся с ним было правдой. Но это означало, что он упал с лестницы, состоявшей более чем из тридцати пяти ступеней, причем не в подвал, а в какую-то пропасть, в которой не существовало таких понятий, как реальность и логика. Конечно, он мог вновь заставить себя поверить в то, что падение в эту пропасть — тоже плод его больной фантазии. Но подобное объяснение казалось Бреннеру ничем не лучше самого факта падения. Действительно, что лучше — оказаться в другом пространстве или потерять рассудок?
Бреннер стремился к определенности. Но как достичь ее? Он не был уверен даже в том, существовала ли эта девушка в реальности, и не только она… Произошла ли в действительности с ним, Томасом Бреннером, вся эта безумная история, которая внезапно всплыла в его памяти, как только он увидел на экране телевизора лицо девушки? Священник, приходивший к нему в палату, утверждал, что девушка была, и что эта деталь являлась очень важной. Но, может быть, этот человек просто обманывал его, пытаясь вытянуть из Бреннера побольше информации? Скорее всего, это был журналист, выдававший себя за священнослужителя, он говорил о какой-то девушке, которую не мог знать. Все это звучало не совсем убедительно.
Вопрос: каким образом можно установить, происходило ли данное событие в действительности или нет, если не имеешь никакой точки отсчета или возможности произвести сравнительный анализ?
Ответ: никаким.
Эта мысль скорее отрезвила, чем испугала Бреннера. И все же он обманывал сам себя. У него была возможность узнать правду, обратившись к внезапно вспыхнувшим в его памяти воспоминаниям. Однако Бреннер не был уверен, хочет ли он этого.
Посидев еще несколько мгновений неподвижно на койке, он встал и пошел, шаркая ногами, к двери, у которой находился встроенный в стену шкаф. Ему казалось, что его ноги налиты свинцом. Его силы вновь начали стремительно иссякать, что было неудивительно после предпринятой им утомительной прогулки.
Бреннер открыл дрожащими пальцами дверцу шкафа и замер, разглядывая собственную одежду, висевшую там. В другой ситуации он, пожалуй, сильно удивился бы и задал бы себе вопрос: а зачем, собственно, кто-то утруждал себя и вешал это тряпье в шкаф? Это действительно было настоящее тряпье. Брюки и куртка были изорваны и так перепачканы грязью, что невозможно установить их первоначальный цвет. Кроме того, в куртке и рубашке, воротник которой виднелся из-под нее, зияла большая дыра с опаленными краями от пули, попавшей в плечо Бреннера. С трудом верилось в то, что хозяин этой одежды
