Но я не мог сдаваться. И не мог бросить ее. Даже если они догонят меня, пусть она убежит! Она должна выжить. Если она умрет — если она и в этот раз умрет, — произойдет что-то непоправимое. Мне хотелось сказать ей об этом, хотелось крикнуть, чтобы она не ждала меня, если я упаду или если они схватят меня, а чтобы обязательно спасла себя, так как она и является самой главной ценностью. Но я не мог. Мои легкие готовы были разорваться, дымный, сухой воздух жег глаза, нос, горло, я не мог издать ни одного звука. У меня ужасно болело все тело, эта боль мешала мне быстро бежать, но я игнорировал ее. Что-то твердое и холодное ударило мне в затылок, и я тут же почувствовал, как из затылка на шею течет теплая струйка крови, но это не заставило меня остановиться, а, наоборот, подстегнуло меня. То, что происходило со мной, не имело никакого значения. Мириам (почему именно Мириам?) должна была выжить. Я должен был разорвать этот дьявольский круг.
Мы добежали до перекрестка, от которого вправо и влево шел узкий переулок. Верхние этажи прилегающих зданий ярко пылали. Долю секунды я медлил, сомневаясь, в каком направлении нам бежать дальше. От огня не было никакого спасения. Волна огня распространилась на весь город и вернулась обратно, рыскала кругом как жадный, голодный хищный зверь, который никак не мог настичь свою жертву, но не собирался сдаваться.
Летучие мыши, сопровождавшие нас, немного залетели вперед, вдруг остановились прямо в небе, застыли, трепеща крыльями, как стая гигантских колибри (летучие мыши вообще-то так не делают, но это мало волновало зарвавшегося выскочку Карпентера, режиссера моего фильма-сна, который, развалясь на своем режиссерском стуле, нимало не беспокоился и о том факте, что он абсолютно перепутал исторические эпохи), затем вернулись обратно и, не обращая внимания на языки пламени, повернули налево в переулок. При этом как минимум полдюжины этих тварей погибло и упало на землю. И все-таки я доверился инстинкту этих зверушек. Кроме того, мне казалось, что мы сможем пробежать мимо здания за несколько мгновений до того, как начнут рушиться перекрытия и падать горящие балки. Если бы здание обрушилось вслед за нами, это могло бы задержать наших преследователей и даже прибить некоторых из этих негодяев.
Так и случилось. Только при этом на Мириам, которую я тянул за руку, обрушился пылающий клок соломы, он упал с крыши прямо между нами, как пылающая гильотина, которая нарушила связь между нами клинком из пламени и света, он коснулся ее щеки и опалил часть черных волос. Девочка вскрикнула, стала хлопать свободной рукой по своему лицу и волосам, попыталась вырвать свою левую руку и схватиться за поврежденное место, похлопать по нему или еще что-то, но я не дал ей этого сделать, потому что я снова схватил ее за руку и потащил дальше. У нас не было времени на жалость.
Позади нас послышались испуганные крики, так как пылающие кучи соломы и балки обрушились с крыши на группу наших преследователей. До нас донесся сильный сладковатый запах горелого мяса. Должно быть, обломки угодили в самую толпу и погубили полдюжины человек, а то и всю дюжину. Но это не помогло, так как оставшиеся, разозлившись еще больше, с новой решимостью бросились преследовать нас.
Банда преследователей догоняла нас. Все чаще в нас попадали камни и куски дерева, которыми они кидали в нас. Они снова нагоняли нас. Они бежали явно медленнее нас, но, тем не менее, они догоняли нас!
— Стой, негодяй! — раздался звонкий детский голос. Он был наполнен той абсолютной злобой и резкостью, которую могут чувствовать только дети. Боже мой, это дети, нас преследовали дети!
Считается, что правду говорят только дети и пьяные. Поэтому в это мгновение я почувствовал, что мы действительно попались в ловушку. Переулок, в который мы свернули, оказался вовсе не переулком, а тупиком. В самом его конце стояло угловатое здание, массивные деревянные ворота которого были заперты. В отличие от большинства домов средневекового города, крыша этого здания была крыта не соломой, а черепицей, а на фасаде здания, по крайней мере, с нашей стороны, не было видно ни одного окна, ни одной двери, вообще ничего.
Все кончено! Не надо мне было доверять инстинкту этих летучих мышей, ведь у меня не было крыльев!
Я все равно бежал вперед, решительно таща за собой девочку, которая уже почуяла безвыходность ситуации и замедлила свой бег. Мы все равно не сдадимся! Никогда! Мы будем бежать до последнего, так дешево мы не отдадим свои жизни!
Что-то просвистело мимо моей головы и исчезло в огненном дожде у стены, может быть, камень, или какой-то метательный снаряд, или горящая летучая мышь. С неба хлынул шквал огня, воздух был такой раскаленный и плотный, что каждый вдох давался с трудом. Мы словно вдыхали жидкий огонь.
— Стой, негодяй! Все-таки ты попался!
Я не поддался искушению оглянуться и потерять драгоценное время, но я знал, что они уже близко. Переулок был довольно коротким, и даже если бы он не кончался этими огромными воротами, которые выглядели настолько массивными, что могли бы выдержать обстрел из корабельных орудий, у нас не было шансов. Они догнали бы нас, прежде чем мы добрались бы до конца этого пылающего адского ущелья. Я должен проснуться, я должен прекратить этот кошмар любой ценой!
Вдруг сквозь действительность (действительность? — ха-ха) проскочил какой-то толчок, случилась крошечная остановка, словно дефект на пленке во время просмотра фильма, который даже не особенно заметен, а только слегка ощущается — и огонь и дым вдруг исчезли, а на их месте заклубились темные дождевые облака, они покрыли все небо над нами. Мы были уже не в Грайсфельдене, во всяком случае, не в средневековом пылающем Грайсфельдене, но все же нас окружали высокие стены из бутового камня и здания с черепичными крышами.
Через несколько мгновений я понял, насколько резко переменилась обстановка, оглядевшись, я, наконец, узнал новые декорации. Это монастырь! Мы находились в крепостном дворе, спустя пять столетий и во многих сотнях метров от пылающих декораций первого акта.
— Сдавайся же! Ты все усложняешь, негодяй!
В этом голосе слышалось так много злости и ненависти, что я остановился как вкопанный и стоял так несколько секунд, прежде чем собрался с силами, чтобы обернуться. Мы убежали из тех декораций, но актеры оказались прежними. Часть наших преследователей была с нами в моем новом кошмаре.
Их было немного, четверо, а может быть, пятеро или шестеро, и хотя странным образом никак не мог узнать их лица, я чувствовал ненависть, которая от них исходила, как прикосновение ледяной руки. Это были дети — маленькие, худые, шустрые — и тем не менее я знал, что мы против них беззащитны. Это как стадо хищных динозавров, которые охотятся на добычу и не остановятся даже перед тираннозавром. Ничего не изменилось.
Не говоря ни слова, я снова обернулся и кинулся бежать дальше. Переулок превратился в длинный внутренний двор бывшего интерната, и все-таки еще оставался единственный выход: ворота, которые находились на верху каменной лестницы. Они были заперты, как и те ворота в конце пылающего переулка.
Еще пятьдесят шагов. Сорок. Тридцать…
Я кинул последний затравленный взгляд через плечо. Рапторы приближались. Казалось, они и двигались совсем как стройные, ужасные рептилии. Я все еще не мог узнать их лица, но они приближались быстро, невероятно быстро. У нас нет шансов!
Двадцать пять. Двадцать. Пятнадцать…
Летучие мыши над нами снова остановились в небе, хлопая крыльями, они застыли на месте во второй раз. Вдруг они резко и под углом бросились как раз в сторону ворот. Еще один миг — и они должны были разбиться всмятку о ворота, глупые летучие лемминги, они вот-вот разобьются об отвесную стену из крепко сколоченных бревен.
Вместо этого ворота внезапно плавно открылись и их створки отъехали назад, пропуская стаю летучих мышей.
Я на мгновение остановился как вкопанный, наблюдая эту странную сцену с расширенными от изумления глазами и открытым ртом, но решил, что сейчас не время удивляться, я подумаю об этом позже (если будет у меня это «позже»). Я бросился вслед за летучими мышами внутрь здания, где нас не ждало ничего, кроме абсолютной черноты. Это не была темнота. А именно чернота. За воротами был не погруженный в темноту холл интерната, за ними просто ничего не было. Даже свет, который должен был падать внутрь через вход, обрывался в воротах, как будто это были ворота в совершенно другой мир, в
