то — из-за незримой туманной завесы — доносился испуганный лепет тех женщин, которыми он с помощью уговоров, хитрости или, если нужно, насилия собирался овладеть в своих теперь уже несбыточных мечтах.
Несбыточных? Но это мы еще посмотрим! Черта с два, мистер Райли!
— Вы, кажется, забыли, мистер Райли, — сказал Рудольф, направляя на него браунинг, — что у меня пистолет.
— У меня тоже есть — в этом вот ящике. Здоровенная таким дура — калибра 0,45 дюйма, — на хранение которой, между прочим, имею разрешение.
Рудольф понимающе кивнул.
— Но как только ты начнешь тянуть к ней свои грабли, я тебя застрелю, — негромко предупредил он детину.
— Согласен, — отвечал Райли.
Рудольф вскочил па ноги. Да что же он такое мелет? С ума сошел, что ли? Рука Райли опустилась к ящику, и Рудольф нажал на спусковой крючок. Браунинг в его руке несколько раз вздрогнул… Было видно, как пули поражают грудь в области сердца… Падай же, черт бы тебя побрал! Ну давай же, падай! Почему ты не падаешь? Ведь ты должен был уже упасть!
Детина вытащил из ящика пистолет, когда Рудольф Лесс выпустил последнюю, пятую пулю и увидел, что она попала и руку, но не в ту, куда следовало бы, — свой пистолет Райли держал в другой.
Вдобавок ко всему он еще я улыбался!
Райли взглянул на кровь, брызнувшую у него из раны ни руке.
— Так оно даже будет еще лучше, — заметил он, снова засмеялся и рванул на груди рубашку.
Взору Рудольфа, от неожиданности раскрывшего рот, пред стали пластины бронежилета, а Райли тем временем навел на него пистолет и целился прямо в лоб.
Рудольф сразу превратился в дряхлого старика с посеревшим и осунувшимся от страха лицом. И неизвестно куда подевалось вдруг его непоколебимое самообладание. Всем его восхитительным удовольствиям пришел конец, все, абсолютно все пропало, потому что этот вот здоровенный придурок, не сводящий с него пистолета, хитростью загнал его в угол. Должно быть, Рудольф чего- то все-таки не понял и где-то допустил промашку. Но в чем, где?
— За что? — слабым и дрожащим голосом спросил он.
Райли дотронулся рукой до ушной раковины в том месте, где косметическим воском в ней была искусно замазана круглая дырка, затем нажал на спусковой крючок.
В оглушительном грохоте выстрела, еще слышном ему, покуда его череп не разлетелся на мелкие кусочки, Рудольфу Лессу успело прийти в голову, что размер калибра его последней любовницы — огнедышащей дуры 0,45 дюйма — совпадает с размером дырки в ушной раковине детины по фамилий Райли, которого наверняка зовут Бадди.
Гилберт Кийт Честертон
КОНЕЦ ПЕНДРАГОНОВ
Отец Браун не испытывал тяги к приключениям. Не так давно он слег от переутомления, и едва стал поправляться, как старинный приятель Фламбо уговорил его совершить небольшую прогулку на яхте. Вместе с ними в путешествие отправился сэр Сесил Фэншоу, молодой помещик из Корнуолла, влюбленный в свой романтический край.
Отец Браун и в лучшие времена не относился к большим любителям морской романтики. Хотя не в его привычках было роптать и сетовать на судьбу, на этот раз даже простая вежливость, учтивое внимание к собеседнику давались ему с усилием. Спутники патера восхищались лиловыми просветами облаков на закате, причудливыми изломами вулканических пород — он лишь соглашался. Фламбо обратил внимание на скалу, очертаниями напоминавшую дракона.
Взглянув в указанном направлении, отец Браун подтвердил это. Если Фэншоу в приливе восторга говорил, что какая-нибудь глыба вызывает в его воображении образ Мерлина, отец Браун и тут не возражал, а когда Фламбо спросил его, не напоминают ли скалы в устье реки ворота, открывающие путь в волшебную страну, священник лишь пробормотал:
«Да-да, конечно». С видом одинаково безучастным он пропускал мимо ушей и пустяки, и вещи, мало-мальски заслуживавшие внимания, — разговор о том, что далеко не всякому удается пройти в этих местах возле самого берега, не напоровшись на мель, и о том, что кошка, которую держали на яхте, улеглась спать. Фламбо посетовал на то, что мундштук куда-то запропастился, а лоцман удивил всех загадочным присловьем: «Глянет в оба — верна дорога, одним моргнул — корабль ко дну».
Фламбо предположил, что поговорка, по всей видимости, напоминает лоцману об осмотрительности. Однако Фэншоу заметил, что, как это ни странно, смысл поговорки совершенно иной, ибо речь в ней идет о сигнальных огнях на берегу: если с моря видны оба — один ближе к кромке воды, другой в отдалении, — судно движется по фарватеру, но если огни закрывают один другой, — корабль вынесет на камни. «Великое множество самобытных поговорок, затейливых речений бытует в здешних местах, где все дышит поэзией», — продолжал Фэншоу. Он готов был биться об заклад, что своей славой первой морской державы Англия Елизаветинской эпохи обязана вовсе не Девонширу, а этому уголку Корнуолла. Сам Фрэнсис Дрейк[12], по словам юноши, показался бы скромным дилетантом в сравнении с капитанами, знавшими, как свои пять пальцев, каждую бухту, каждый островок у изрезанных девонширских берегов.
Фламбо со смешком поинтересовался, не означает ли старинный боевой клич «На Запад, хэй-хоу!» всего-навсего желание девонширцев перебраться в Корнуолл. Фэншоу отвечал, что не стал бы подшучивать над отважными моряками Корнуолла, дух которых и поныне витает на открытых всем ветрам просторах Юго-Западной Англии. Взять хотя бы старого адмирала, который живет неподалеку. Этот израненный в баталиях морской волк еще в юности открыл Тихоокеанский архипелаг. Восемь островов, не известные дотоле, появились благодаря ему на карте мира. Сесил Фэншоу принадлежал к тому типу людей, которые все на свете готовы принимать с наивной восторженностью. Трудно было вообразить себе людей более несхожих между собой, чем хрупкий белокурый юноша аристократического сложения с мальчишеским азартом и нежным девичьим румянцем, и широкоплечий Фламбо, чей облик мушкетера подчеркивали густые черные брови и развязность.
Отец Браун слушал и наблюдал, хотя слова спутников проходили мимо его сознания, точно так же, как перестук колес не мешает усталому пассажиру, как примелькавшийся рисунок обоев в комнате человека, прикованного к постели, больше не останавливает на себе взгляда. Разве можно знать заранее, когда наступит решающий перелом в настроении человека, медленно поправляющегося после болезни?
Хандра, в которой пребывал отец Браун, очевидно, усугублялась непривычкой к морским путешествиям, ибо по мере того, как яхта заходила все глубже в устье реки, сужавшееся наподобие бутылочного горлышка, волны успокаивались, а с суши стал долетать теплый, ласковый ветерок, отец Браун оживлялся буквально на глазах и с детским любопытством всматривался в окружающий пейзаж. Наступил краткий предвечерний миг, когда небо и море вдруг светлеют, озаренные последними лучами заходящего солнца, а берег, покрытый растительностью, сливается в сплошную черную массу. Все вокруг было пронизано предчувствием необычного. Погода стояла редкостная. Казалось, будто чья-то рука отвела в сторону тончайшее дымчатое стекло, скрадывающее подлинную сочность и богатство природных красок. Даже темные цвета в такой день обнаруживают больше глубины и блеска, чем светлые краски в обычную погоду. Утоптанная полоса земли по краю берега, торфяные пятна на поверхности заводей вместо грязно- бурых стали охристо-золотыми. Роща, терявшаяся в сплошной серой мгле, походила на поле ярких лиловых цветов, колеблемых ветром. Сказочное пиршество красок, неизъяснимая таинственность природы подействовали на отца Брауна самым притягательным образом. От сковывавшего дотоле сонного оцепенения не осталось и следа.
