И партизаны, будто услышав, пришли в деревню, но небольшой группкой, думая, что там тихо. Засада их пропустила, а в деревне окружили. Бой был короткий и неравный. Согнанные в школу люди радовались, думая, что партизаны в самом деле пришли их выручать. Но выстрелы вскоре затихли.
Расправившись с партизанами, каратели подожгли с двух концов деревню. В школьном классе, где находились люди, от пожара было светло, хоть читай. Люди жались друг к другу, женщины плакали. Старый Анис, когда в класс заглянул немецкий офицер, начал просить его:
— Вы же христиане, люди. За что же нас казнить надумали?
Тут подошёл Грак и скомандовал всем выходить.
«Поведут убивать», — догадалась Алена.
Все вышли, Алену же Грак оставил в классе, замкнув дверь. Она стояла, растерянная, ничего не понимая, а когда услышала крик матери во дворе, стала бить плечом в дверь, пытаясь открыть её, потом кинулась к окну, рванула на себя раму, оторвала ручку, но рама не сдвинулась с места. Тогда она влезла на подоконник, разбила ногой стекло. В этот миг вошёл Грак.
— Не убежишь, зря стекло разбила, его теперь тяжело доставать, — хмуро проговорил он.
Алена бросилась к двери, чтобы проскочить мимо него, и тут он схватил её за руку.
— Не спеши, туда ещё успеешь. — Блики пожара плясали на его лице, освещали тёмную ямочку на подбородке и глаза — они блестели жадно и страшно. Он перебросил автомат с груди за спину и взял её за вторую руку. — Ягодка-журавинка моя, сейчас я тебя окрещу. — И повалил на пол, одной рукой, как клещами, сжимая её обе руки, другой срывая одежду.
Загорелась хата напротив школы, запылала ярко, высвечивая все в том школьном классе.
Алена не молила Грака, не кричала, и не было силы сопротивляться. Её, слабую шестнадцатилетнюю девчонку, словно парализовало. Видела его перекошенный рот, немигающие, словно змеиные, глаза, крепкий подбородок с ямочкой, слышала его тяжёлое, частое дыхание. Она испугалась этого змеиного взгляда, страшного перекошенного рта и зажмурила глаза…
Когда он встал, Алена так и осталась лежать, только перевернулась лицом вниз. Грак пихнул её хромовым сапогом в бок, чтобы поднималась. Вывел из класса во двор и толкнул в толпу, стоявшую в тесном окружении карателей. И она вместе с отцом и матерью, вместе с односельчанами оказалась в овраге, куда девчонкой и днём боялась заходить.
Каратели стояли по обеим сторонам оврага. Сыпал редкий снежок. На какой-то миг установилась жуткая тишина, все — и люди внизу, и каратели наверху — стояли не шелохнувшись, как застывшие. Казалось, слышен был шорох снежинок, ложившихся на землю. Немецкий офицер тихо отдал команду, и затрещали автоматы, взорвалась брошенная в овраг граната. Алена глянула на Грака — огненная струя полыхнула и из его автомата. Её ударило в плечо, обожгло спину, она упала на кого-то, кто-то рухнул на неё, ещё обожгло тело, ещё…
Из всех людей, расстрелянных в тот вечер, спаслись только Алена и её одногодок, Иван. Их, раненых, вытащили из оврага односельчане, отвезли в лес, в партизанский лазарет, где они и выжили. Макара и Серафиму вместе со всеми убитыми похоронили в братской могиле.
Алена после освобождения Кривой Нивы жить там не стала, не могла, переехала к знакомым в Суров и после войны ни разу в свою деревню не наведалась.
Все это и вспомнилось ей теперь, промелькнуло в памяти, всколыхнуло душу, да так, что она никак не могла успокоиться, прийти в себя.
Неужели этот серьёзный, всеми уважаемый Егорченко и есть тот Семён Грак? Но ведь и среди миллиарда человек могут найтись похожие друг на друга люди, двойники. Могут, конечно. Так что через тридцать с лишним лет легко обознаться, ошибиться. В самом деле, мог ли Грак выучиться на врача, он же до войны только пять классов окончил и вообще к учёбе способностей не имел! Но самое главное то, что Алена знала — нет Грака в живых, не должно быть. Весной того страшного года настигла его расплата. Партизаны поймали его и прикончили. Сам командир отряда подтвердил. «Грак Семён рыб в речке кормит». И рассказал, как произошла расплата. Схватили Грака, устроив засаду на дороге, повели в отряд на суд. Когда шли возле речки, Грак попытался убежать — прыгнул в воду, поплыл, но его срезали автоматной очередью. Таким был его конец, финал беспутной жизни. Не мог ведь он ожить, как ожила она в овраге.
Все годы потом Алена старалась его не вспоминать, не думать, вычеркнула его из памяти, как что-то опасное, страшное, гадкое. Она уже забыла, какого Грак был роста, кажется, ниже Егорченко, образ его расплывался, как в тумане. В памяти Алены остались только его взгляд и кривая ухмылка-гримаса. Долго ещё она вздрагивала от страха, встречая людей с похожим взглядом и ухмылкой. А такие до сих пор встречаются. Вот и Егорченко… Как хорошо, если бы она обозналась, ошиблась, и покой вернулся бы в её душу.
«Так и с ума сойти можно, если в каждом похожем видеть Грака, — ругала она себя. — Пропади он пропадом, проклятый!»
В этот день она больше к зубному не пошла, хотя за ней и прибегала медсестра, присланная врачом. Алена сказала, что зуб не болит, и он действительно не болел.
«Ну вот, послал за мной, — обрадовалась Алена, — если б это был Грак, так узнал бы меня: фамилия и имя у меня прежние, да и сама я вроде бы не слишком изменилась».
Так и заставила она себя думать, что обозналась.
Её нашёл Зимин и повёл прогуляться к озеру. Им то и дело встречались отдыхающие из санатория и из соседнего дома отдыха. Алена невольно приглядывалась ко всем мужчинам и хоть изредка, да находила то у одного, то у другого приметы Грака: ямочку на подбородке и выпуклые надбровья. Вот мужчина кивком поздоровался с Зиминым и перевёл взгляд на Алену. Глаза немигающие, ухмылка похотливо-кривая… «Брр!» — встряхнула Алена головой и перестала приглядываться к встречным.
— Что это за человек с тобой поздоровался? — спросила она у Зимина.
— Мой бывший клиент, — улыбнулся тот, — его обвиняли в попытке изнасилования своей жены.
— Как это?
— Шёл тёмным вечером пьяный. На пустыре встретил женщину, прицепился. Она его по лицу стукнула и бежать. Он за ней, догнал, повалил, начал одежду срывать. На её крик прибежали дружинники, схватили его, привели в проходную фабрики, чтобы вызвать милицию. Пришла и потерпевшая, увидела задержанного и набросилась на него с кулаками, руганью. Оказалось, что это её муж. Их бы и отпустить, дома разобрались бы сами, так нет, началось следствие, мужу предъявили обвинение в попытке изнасилования. На стадии окончания следствия, когда я вступил в защиту, дело закрыли.
«Может, это у всех насильников такие глаза и ухмылка?» — подумала она, снова вспомнив Грака.
Зимин хотел повернуть в лес, но Алена глянула на дорогу, которая ныряла в него, как в нору, и отказалась.
— Аркадий Кондратьевич, — сказала вдруг она, — ты все знаешь… Вот если бы женщина встретила своего… ну, кто её снасильничал… и узнала бы… Что бы она с ним могла сделать?
— Заявить в милицию, прокуратуру. А давно это произошло?
— Ну, лет… тридцать с лишним назад.
— У-у… Ничего уже с ним не сделаешь. Срок давно истёк.
— Ничего?
— Ничего. Наказать его уже нельзя. Конечно, при условии, что преступник за это время вёл себя тихо, с законом не конфликтовал.
— А если этот насильник ещё и убийца? Его могут расстрелять?
— В таких случаях суд принимает решение — применять или нет к нему срок давности.
— Что, суд может и не наказать?
— Может и не наказать, если признает, что преступник исправился, встал на иной путь жизни. Если же приговорит, то не к расстрелу. Расстрелять такого закон запрещает.
— Как же так? — не могла понять Алена. — Поймали преступника, убийцу, а расстрелять нельзя. Он же убийца!
— И все же нельзя.
— Значит, законы эти плохие, несправедливые! Преступления нельзя прощать, какие бы сроки ни прошли.
