Я подробно рассказывала обо всем, что их интересовало (Москва за время войны и вправду сильно переменилась), а про себя подумала – необходимо выписать сюда, в имение, все крупные газеты, ибо жестоко оставлять раненых без свежих новостей. Это явное упущение Варвары Филипповны. Она, видимо, желала таким образом утаить от господ офицеров плохие сводки с фронта, но в военное время все равно лучше владеть всей полнотой информации.
После обстоятельной беседы я сочла себя вправе, сославшись на усталость, первой покинуть общество и удалиться в свою комнату. Варвара Филипповна пошла меня проводить, по дороге рассказывая мне кое- какие подробности из жизни каждого офицера. Почтенная вдова никогда не упускала возможности поделиться пикантными сведениями из жизни ближних. Впрочем, этот недостаток ее натуры уравновешивался иными, весьма многочисленными достоинствами.
Положив руку на сердце, можно сказать, что тетушка уже вполне заслужила своими добрыми делами нимб размером с обеденную тарелку…
– Кстати, Лелечка, у меня будет к вам еще одна просьба, – вспомнила она вдруг. – Тут неподалеку, в соседнем имении Привольное, поселилась молодая вдова. Такая юная, совсем девочка. Родителей уже нет в живых. Муж погиб на фронте. Боже, что делает эта бесчеловечная война! Я понимаю, почему бедняжка оставила большой город – приехала сюда искать покоя. Вы не могли бы попытаться завязать с ней знакомство? Вы ведь всегда умели легко сходиться с людьми. Мне бы хотелось привлечь бедняжку к благотворительным делам – ее нельзя оставлять в одиночестве, это чревато плохими последствиями… А помощь ближним обычно помогает справиться с собственным горем, по себе знаю. Да и на людях быть полезно. Навестите бедняжку, она в одиночестве погрязнет в полном отчаянии…
Я уже поняла, что речь идет об Ане Чигаревой, но преодолела соблазн признаться, что давно и хорошо знаю молодую вдову. Узнав, что Аня – сестра моей гимназической подруги, Варвара Филипповна наверняка попыталась бы вытянуть у меня всю подноготную соседки по имению.
Конечно, ничего порочащего Анюту сообщить было бы просто невозможно, но мне все равно не хотелось подкармливать сплетнями ненасытное воображение почтенной матроны.
Зато, если не проявлять собственной осведомленности, держать рот на замке в присутствии Варвары Филипповны совсем несложно – она умеет говорить, практически не останавливаясь. Пока я готовилась ко сну, мне пришлось выслушать трагическую сагу еще об одной молодой вдове, наложившей на себя руки от горя.
– По себе знаю, как важны дружеские знаки внимания, особенно когда человеку плохо и он один. Остается лишь корить себя, что вовремя не протянули бедной девочке руку помощи, – подытожила почтенная матрона. – Ведь мы могли бы ей помочь, не будь так заняты собственными персонами.
Даже во время этого прочувствованного монолога она не изменяла своей привычной манере – высоко держать горделиво вскинутую голову, манере, появившейся у Варвары Филипповны после получения первого крупного наследства. Что и говорить, для обладательницы двух мощных подбородков поза весьма выгодная…
К несчастью, Бог вернул этой даме высокое общественное положение и возможность быть на виду именно тогда, когда безвозвратно забрал ее молодость и красоту.
Но ведь женщине всегда хочется быть привлекательной, общаясь с людьми, и это вовсе не суетность, как утверждают строгие моралисты мужского пола, а жизненная необходимость, толкающая дам на простительные уловки. Не думаю, что из-за этих невинных хитростей Варвару Филипповну можно назвать лживой особой, ведущей двойную жизнь…
Оставшись наконец в одиночестве, я впервые задумалась о том, какие здесь мрачные места. И дело не только в угрюмых еловых лесах, окружающих здешние усадьбы, – все вокруг только и делают, что вспоминают умерших и толкуют о смерти. От завета античных римлян – memento mori (помни о смерти!) – просто никуда не уйти. Не иначе как души мертвых витают в темных лесах и тревожат живых…
Ночные часы тянулись без сна, но мне все равно ничего не оставалось, кроме как предаваться унылым раздумьям, – комары, налетевшие в мою спальню, хищно зудели у меня над ухом и как вампиры норовили напиться моей кровушки. Уснуть в таких условиях было просто невозможно.
ГЛАВА 5
Анна
Утром Аня была сама не своя. У нее перед глазами вновь и вновь возникало ночное видение – еле различимая в темноте мужская фигура на ступенях лестницы. Кто же это был? В доме нет ни одного мужчины… Видение? Ей почему-то вспомнился вчерашний визит штабс-капитана Салтыкова и его рассказ о смерти Алексея.
А вдруг?.. Страшно представить, но вдруг это дух Алексея явился в ее дом, чтобы о чем-то сказать жене? Если Алеша и вправду был убит так, как рассказывает Валентин, то душа несчастного явно не может обрести вечный покой…
От этой догадки сердце Ани сжалось, а виски словно сдавило железным обручем. В обморок она не упала, но способность двигаться потеряла напрочь. Казалось, ни рукой, ни ногой пошевелить просто невозможно – каждый палец налился свинцовой тяжестью.
А няня между тем, разливая по чашкам чай, о чем-то говорила:
– Это ужасти просто, что делается. Саввишна, молочница, что молоко нам приносит, сказывала, помилуй, Господи, что Пелагею, Кузнецову дочку, бабы у оврага видали… Она ж мертвая, убили ее, горло перерезали. Похоронили ведь ее днями. С отпеванием, честь по чести. А тут бабы смотрят – под вечер мимо оврага идет Пелагея как живая. Глазами на баб зыркнула и скрылась в тумане. Они аж обмерли. А потом глянули – там, где она прошла, трава-то не примята!
Это было слишком похоже на сказки, которые няня рассказывала Анюте в детстве: «Подъехал королевич, крышку с гроба скинул, а царевна, красота писаная, лежит в гробу как живая. Даром что год прошел. Он над гробом-то наклонился, а она глаза открыла и за руку его цап!» Когда-то у маленькой Анюты замирало от этих сказок сердце и перехватывало дыхание. Но сейчас было, право, совсем не до того. Какие тут царевны да Кузнецовы дочки, когда с тем, что в собственном доме происходит, не разберешься.
Няня быстро перекрестилась и продолжила:
– Всю деревню колотит словно в лихорадке. Стало быть, и после смерти не находит ее душенька себе покоя… Являться начала! Мужики давеча хотели могилу Пелагеи раскопать да кол осиновый вбить, но кузнец не дозволил. «Кто к могилке дочкиной подойдет, тот сам от меня осиновый кол схлопочет», – говорит.
