Он был способен размножаться, оставаясь личинкой. Представляешь: живет себе и в ус не дует. Превращаться во взрослую особь не желает. Мол, и так ему хорошо. Да я, впрочем, и не возражала. Очень мне нравились его веточки жабр — яркие-яркие они были. И вот однажды отец посоветовал мне перенести аквариум в прохладную кладовую и… И вылить из него почти всю воду. Ты же знаешь, Грезочка, как умеет отдавать распоряжения мистер Марвелл. Маленькая Ремина возражать не посмела.
— Зверушка издохла? — Греза морщит носик.
Реми качает головой.
— Что ты! Аксолотль превратился во взрослую особь. В земноводное, которое называется амбистомой или кротовой саламандрой, — она улыбается. — Это уже совсем другой питомец. У него не было фиолетовых веточек жабр. Он дышал легкими.
— Ясно, — отвечает Греза с преувеличенной серьезностью. — Ты вернулась к нам без этих своих красивых веточек.
— Только не стоит называть меня саламандрой.
— Хорошо, не буду. Мы ведь теперь — семья. Хотя, «саламандра»… Что-то в этом есть.
— А чем занимается папа?, Грезушка?
— Ну почему ты называешь Эдмонда — папа?? Я же столько раз говорила тебе, что он этого не любит.
— Прости — привычка.
— И все-таки?
— Я его стала называть «папа?» после вашей свадьбы.
— Злючка!
Они смеются. Их веселье звучит, как хрусталь. Рыбные косяки световых бликов еще быстрее кружат по комнате.
— Где-где… — Греза лукаво улыбается. — В бильярдной! Вместе с О’Ливи, губернатором Мендолини и хозяином гостиницы делают вид, будто умеют обращаться с киями.
— Они снова пьют виски?
— Мне кажется, что для местных время Карлика — это прекрасный повод уйти в запой на четыре земных дня и ночи. Никто не видит, чем ты занимаешься за семью замками.
— Как же я хочу домой, подружка!
Греза указывает на круглый аквариум, который возвышается на комоде. За стеклом едва заметно пульсирует комок, окруженный жгутиковыми отростками.
— Твой новый друг полетит на Землю вместе с нами?
— Конечно, — улыбается Реми.
— Ты ведь знаешь, как бесчинствует служба биоконтроля на Земле.
— Да, но мы носим фамилию Марвелл!
— Ох уж моя саламандра гибкая! — Греза обнимает Реми. — Что там? Саженец дендрополипа?
— Нет, обычная мозговая косточка. Никакого криминала.
— И среди рифов нашла, у кого отобрать сердце. Ушлая девчонка! — Грезе, как обычно, хватало одного бокала, чтобы развязался язык.
— Да, коралловое сердце Сирены. — Реми задумчиво смотрит на то, как пульсирует «мозговая косточка». — Грезушка, я хочу тебя еще попросить. Спой то, что ты обычно поешь. Спой мне, чтобы стало как дома.
Грезу не нужно просить дважды. Она отпускает Реми, ставит бокал на пол, расправляет плечи. Ее голос — красивый голос молодой женщины, настоящей певицы, — звучит, точно музыкальный инструмент.
Оживают сервомеханизмы. Ставни начинают медленно подниматься. Сквозь щели льется золотистый свет раннего утра Сирены. Полумрак в комнате Реми отступает, косяки световых отсветов бледнеют и исчезают до того, как Греза допевает вторую половину куплета.
Реми больше не может удержать себя в руках. С неожиданным проворством она срывает с Грезы неглиже, а та хохочет, выгибая спинку.
Реми толкает Грезу на подушки. С жадностью припадает к ее мягким губам.
— Теперь мы настоящая семья, девочка! — шепчет Греза в перерывах между поцелуями. — Ты и я — настоящая семья! — и впивается в худые бедра Реми ноготками с французским маникюром.
…В биллиардной разыгрывают «американку» Марвелл, О’Ливи и Мендолини.
В папке из кожи жаброхвата — программа развития Сирены. Под текстом не хватает лишь одной подписи — росчерка будущего представителя корпорации на Сирене Ремины Марвелл.
38
В подсобке послышался подозрительный шум. Энрике взял топорик для разделки мяса и распахнул дверь.
— А ну пшел, бомжара! — рявкнул он, завидев грязного оборванца, дочерна загорелого, обросшего многодневной щетиной.
Оборванец как ни в чем не бывало оттер субтильного бармена в сторонку, вышел в обеденную залу.
— Пока я колохру не вызвал, — пробормотал бармен.
Кроме криля, облепившего лопасти вяло вращающегося вентилятора, в зале никого не было. Еле ворочая шершавым от многодневной жажды языком, оборванец проговорил:
— Какая колохра, Энрике, сиеста…
Бармен бросил топорик на стойку, взмахнул полотенцем, разгоняя криль. Всмотрелся.
— Ты, что ли, Эндрю? — спросил он. — А мы думали, ты сгинул в минувший Карлик! Джойс твой, плакался: пропал, дескать, патрон и жалованье зажилил.
— Я это, я, можешь не сомневаться, — прохрипел Скворцов. — Лучше налей мне что-нибудь… И пожрать…
— Желание дорогого гостя — закон, — отозвался бармен, не двигаясь с места.
Егерь посмотрел на него мутными глазами, скривил в усмешке обметанные губы. Снял рюкзак, вытащил из него мешочек, взвесил на ладони. Энрике вытянул тонкую шею.
— Что это у тебя?
— Кристаллический марганец! — ответил Скворцов. — Давай, шевели жирной задницей. Обед, выпивку, ванну… и одежонку поприличнее…
— Откуда у меня, — проговорил Энрике, нацеживая кружку темного пива. — Что здесь тебе, магазин
