Однако она не смогла вспомнить ни названия альбома, ни того, что ответил Дилан продюсеру, имя которого она не помнила, по поводу песни, название которой она не помнила. Он стерла про альбом. Дункан-то знал, и Дункан смог бы написать толковое письмо, интересное Такеру. Дело лишь в том, что Такер слышать не желал о Дункане и ему подобных. Кроме того, она так и не сказала Дункану об этой переписке. И не собиралась говорить.
В конце концов, бог с ним, с Диланом. Она просто пыталась спрятаться за книгу – любимая привычка «ученой» братии.
Откуда вообще взялась «Джульетта»? Вы-то это знаете? Что там сейчас, в тех местах? Все заросло травой, поросло быльем? Не возникает желания вернуться туда? Извините, если я слишком назойлива, я ведь обещала себе не донимать вас вопросами. Если хотите полюбоваться нашей дохлой акулой, могу выслать фото. Кажется, ничего интереснее не могу вам предложить.
Кстати, вчера, вернувшись домой, начала читать «Николаса Никльби». Так сказать, в вашу честь.
Может, выкинуть последнюю строчку? Подхалимаж какой-то… Но ведь это правда! И она «кликнула» мышкой на «Отправить», чтобы поскорее снять с души заботу.
Глава 6
То, что его и Энни не связывало особо теплое чувство, Дункана вполне устраивало. Партнерство их организовали другие, и функционировало это партнерство наилучшим образом. Друзья выверили сходство их интересов и темпераментов и не ошиблись. Ни разу это сожительство не причинило Дункану неудобств. Так не ощущают неудобства два безошибочно выбранных элемента составляемой из фрагментов картонной картинки-мозаики. Если в целях дальнейшего развития метафоры представить, что эти элементы картонной головоломки способны мыслить и переживать, то можно вообразить, как они думают: «Я останусь здесь. Мое место здесь. Куда мне еще стремиться?» И если вдруг рядом окажется еще какой-нибудь элемент, чужеродный, и начнет приманивать один из взаимно дополняющих элементов, соблазняемый объект резонно возразит: «Глянь на себя и на меня. Ты – часть телефонного аппарата, а я – кусок физиономии Марии, королевы шотландцев. Мы друг другу не пара». И делу конец.
Теперь Дункану пришлось усомниться, что теория картинки-мозаики полностью объясняет отношения между мужчинами и женщинами. Она не принимает во внимание зловредной непредсказуемости двуногих, их спонтанного стремления войти в контакт друг с другом при очевидной несовместимости. Их не смущают мешающие выступы, колючие углы, им плевать на то, что во времена Марии, королевы шотландцев, телефонов еще изобрести не удосужились, они забывают о необходимости подгонки, о сходстве характеров и здравом смысле. Их ослепляют глаза, губы, улыбки, капризы, груди, бедра, задницы, их оглушает остроумие, их притягивает истинная и мнимая доброта, чарует романтика и прочее, прочее, прочее, совершенно недопустимое для гармонического сочетания элементов мозаики.
Как известно, элементы настольной мозаики бесстрастны. Люди могут проявлять эмоции по поводу мозаики, но сами эти игры спокойны, упорядочены, нейтральны. В понимании Дункана страсть, страстность – чисто человеческий признак. Он ценил этот признак в отношении своей музыки, своих книг и своих телевизионных сериалов. Такер Кроу страстен, Тони Сопрано тоже. Но страсть в личной жизни? Чушь, полагал он. И теперь пришла пора отречься от этого убеждения, пора раскаяния. Совершенно ни к чему влюбляться в столь неподходящем возрасте. Впоследствии он подумывал, не «Голая» ли сыграла с ним злую шутку. Разбудила его, вывела из спячки, встряхнула и расшевелила. Действительно, услышав ее впервые, он стал более эмоциональным. Иной раз ни с того ни с сего дух захватывало, к глазам подкатывали слезы…
Джина появилась в колледже в рамках нового курса «Современное сценическое искусство». Она внушала прыщавым дезориентированным юнцам, что они никогда и нигде не прославятся, по крайней мере в тех сферах деятельности, которыми они бредят. Хотя Дункан и подозревал, что иных из этих юнцов врожденная или приобретенная дурь могла ради славы подослать с кинжалом за пазухой к какому-нибудь из обожаемых кумиров. Джина – певица и актриса, она еще не утратила надежды выйти в профессионалы, но сонную мечтательность жизнь из нее выбила окончательно. Программой современного лицедейства занимались молодящиеся леди и джентльмены средних лет, как и Джина, все еще втайне ожидавшие магического звонка от агента по кастингу, но если Джина и предавалась таким мечтам, то раздувала тлеющие угольки своей надежды в нерабочее время. И темы для разговора у нее находились помимо собственной особы, несмотря на вызывающую яркость колючей рыжей прически и тонны массивных драгоценностей на шее. На второй день работы она оказалась рядом с Дунканом во время перерыва на кофе, активно задавала ему вопросы, внимательно выслушивала ответы, выказывала глубокие познания в интересующих его вещах. На следующий день она попросила у него напрокат первые серии «Прослушки» и доверительно сообщила, что нанялась на службу, чтобы сбежать от смертельно больной родственницы. Тут Дункан почуял, что попался. Еще через два дня он уже размышлял, что случится, если кусок картонной мозаики сообщит своей паре, что хотел бы влезть в чужую головоломку. Менее мучительными оказались размышления на тему, какова Джина в постели и насколько вероятен такой вариант развития событий.
В колледже он почти ни с кем не сблизился, ибо считал своих коллег бескультурными чурбанами, включая и тех, кто преподавал искусство; коллеги отвечали ему взаимностью, считая занудой, избегающим главного русла, рыскающим по застойным рукавам быстротекущего потока жизни в поисках истоков – или чем он там интересовался на нынешней неделе… Мягко выражаясь, они считали Дункана чудаковатым, что, по мнению Дункана, объяснялось железобетонной закоснелостью их вкусов. Появись на следующей неделе в преподавательской Дилан и спой для них – они лишь скептически приподнимут брови и продолжат просмотр вакансий в колонках «Эдьюкейшн гардиан». Дункан их ненавидел; легкость, с которой он поддался чарам Джины, отчасти объяснялась и этой ненавистью. Джина, казалось, понимала, что шедевры искусства создаются ежедневно. Она быстро превратилась в его единомышленницу, «собрата по духу», а в таких городках на берегу холодного серого моря с их зальчиками для игры в бинго и побитыми всепогодным ознобом пенсионерами родственные души встречаются вряд ли чаще, чем бабочка голиаф или птичка колибри. Ну как тут не помыслить о сексе?
Они решились на совместную велосипедную вылазку в день, когда он принес для нее в колледж начало «Прослушки», предварительно завернутое в газету – чтобы у Энни не возникли ненужные вопросы. Собственно, вопросы возникли бы, даже если б она заметила необычную таинственность процедуры, так что секретность понадобилась ему скорее для психологической самоподготовки, чем в целях конспирации. Обычную передачу кому-нибудь из знакомых тривиального носителя информации Дункан окутал флером намека на супружескую измену. Из колледжа он позвонил Энни, предупредил, что задержится, но она тоже задерживалась в музее и не проявила ни беспокойства, ни любопытства. Странной какой-то казалась она ему в последние дни. Он бы не удивился, если бы оказалось, что у нее тоже завелся кто-то на стороне. Чего еще желать? Хотя, конечно, он не хотел бы лишаться Энни, прежде чем выяснятся перспективы развития отношений с Джиной. Пока что он лишь собирался на встречу, которую с натяжкой можно определить как первое свидание.
По инициативе Дункана они отправились в тихий паб на окраине городка, по другую сторону доков, подальше от студентов и преподавателей колледжа. Она предпочла сидр – выбор, от которого Дункан пришел в восторг, хотя так же точно любой другой выбор ее в тот момент, будь то белое вино, бейлис или кока-кола, в одинаковой мере свидетельствовал бы о ее утонченности и неповторимом своеобразии. Ему показалось, что пинта сидра – как раз то, к чему его душа стремилась в течение всей жизни.
– Ну, наше здоровье… Чин-чин… Поехали…
– На здоровье.
Напиток проследовал в глотки, они смачно почмокали губами, что означало:
а) они эту выпивку вполне заслужили, и
б) они не знают, о чем разговаривать.
– Ах, да… – Он полез в сумку и вытащил сверток. – Вот.
– О, спасибо… На что похоже? Я имею в виду из других сериалов.
– Да ни на что. То есть вообще ни на что. В том-то и фокус. Против всех правил, можно сказать. В том и уникальность.
– Вроде меня. – Она засмеялась, но Дункан увидел возможность впрыснуть дозу скороспелой искренности.
– Совершенно верно, – изрек он с видом серьезным и даже торжественным. – То есть я вижу, что ты во
