— Ты знаешь, что он ничего не делает, и начинаешь его задевать.
Том посмотрел на меня и сокрушенно покачал головой.
— Это ты любишь поспорить, Молли.
— Почему?
— Потому что ты сама сказала только что, что он ничего не делает. А ты еще говоришь, что я на него нападаю.
Молли замирает на миг, чтобы обдумать сказанное, после чего сообщает Тому, что ненавидит его, и отправляется собираться в школу. Бедный Дэвид! Даже его непоколебимая защитница не может всерьез убедить себя, будто он делает что-то, имеющее отношение к настоящей работе. По идее, я должна была объяснить детям, что все в порядке — пана работает, но мне совсем не хотелось заступаться за Дэвида. Тем более в его отсутствие.
— Так где же он на самом деле? — поинтересовался Том.
— Поехал пожить к другу.
— Потому что вы собираетесь развестись?
— Нет, мы не собираемся развестись.
— Тогда почему он ушел ночевать к другу?
— Ты тоже иногда остаешься у друзей. Это же не значит, что ты с кем-то разводишься.
Моя убийственная логика, которая, по идее, должна была сработать безотказно, на этот раз не действует.
— Я не женат. И потом, когда я остаюсь у друга, я всегда предупреждаю тебя, что ухожу, и говорю «до свидания».
— Значит, вот что тебя задело? Что он не сказал тебе, что уходит, и не попрощался?
— Мне все равно, сказал он или не сказал «до свидания». Но я знаю: здесь что-то не так. Что-то случилось.
— У нас с папой вышел спор.
— Понятно. Значит, вы все-таки разводитесь.
Сейчас было бы так легко рассказать ему обо всем: Том и сам чувствует, что в семье назревает коллизия. Однако Дэвид и сам вполне может объясниться с ними, как только вернется.
— Том! Сколько это будет продолжаться?! Сколько можно твердить об одном и том же?! Когда ты начнешь собираться в школу?
Том наградил меня долгим взглядом и резко развернулся на каблуках, словно демонстрируя, насколько он выше моего гнева и всех наших с Дэвидом разборок. Мне захотелось бежать в поликлинику и работать, работать. Захотелось, чтобы день был под завязку заполнен фурункулами, задними проходами и прочими вещами, от которых сводит судорогой желудок. Надеюсь, при такой работе я снова смогу почувствовать себя хорошим человеком. Плохая мать, возможно — ужасная жена, но, вне сомнения, хороший человек.
По пути на работу мной овладела внезапная паника — я подумала, что Стивен может позвонить на мобильный, который теперь у Дэвида, поэтому тут же связалась со Стивеном, едва переступив порог кабинета. Он хотел знать, что случилось, однако я не собиралась заводить разговор на эту тему. Он просил о встрече, и в результате я снова малодушно пошла на уступку — назначила свидание, которого он так домогался.
— Куда ты пошла? — спросил Том, когда я уже была у дверей.
— На встречу с другом. Посидеть за коктейлем.
— Что за друг?
— Ты его не знаешь.
— Твой любовник?
Молли это показалось лучшей шуткой из всех, что ей доводилось слышать, но Том не шутил. Он ждал прямого ответа на поставленный вопрос.
— Том, ты думаешь хоть иногда, что говоришь?
Том начал выводить меня из себя. От него можно было ожидать чего угодно.
— Так как же все-таки зовут твоего друга?
— Стивен.
— А его жену?
— У него нет… — Вот я и попалась на удочку десятилетнего мальца. — У него нет жены. А его подружку, если тебя это так интересует, зовут Виктория. — Стивен получил подругу с таким именем, потому что на кухонном столе лежал журнал с фотографией Виктории Адамс и Дэвида Бекхэма на обложке. Если бы Том задал этот вопрос утром, когда я была не такой взвинченной, я бы сказала, что подругу Стивена зовут Пош.[11]
— Она тоже придет?
— Куда?
— С ним.
— Надеюсь. Она, кстати, очень красивая девушка.
— Думаешь, они поженятся?
— Понятия не имею, Том. Если хочешь, я спрошу у него.
— Да, пожалуйста, спроси.
— Прекрасно.
Нет никакого смысла рассказывать о продолжении этого вечера, настолько он был предсказуем. Стивен обихаживал меня, осыпал комплиментами, я чувствовала себя желанной и возбужденной. Я словно впервые увидела, насколько несчастной сделали меня отношения с Дэвидом, и в конце концов, не в силах вынести этого, отправилась домой. Когда же, когда же наконец случится чудо — я приду домой, где меня будет ждать Дэвид, и все пойдет так, как мне хочется.
Когда я вернулась, Дэвид уже был дома. Поначалу я испытала легкий шок. Но тут же утешилась, вспомнив, что семейная жизнь подходит к безрадостному финалу и теперь даже архиепископ Кентерберийский одобрит мой развод. Однако при кратком размышлении я пришла к выводу, что во всем виновата сама: и в том, что в моей жизни появился Стивен, и в том, что я так и не объяснилась с детьми, а позорно сбежала на незапланированное свидание, — так что благословение архиепископа Кентерберийского растаяло как дым.
— Как провела вечер? — поинтересовался Дэвид. Сказано это было с обманчивым спокойствием, мгновенно воспринятым мной как угроза.
— Спасибо, неплохо. Я ходила в… Была у… — По неизвестной причине из головы у меня вылетело имя подруги Стивена, пока я не вспомнила, что подруга Стивена была чистой выдумкой — фикцией, наспех придуманной совершенно по другому поводу.
— Впрочем, это не имеет значения, — сказал он. — Теперь слушай. Я недостаточно любил тебя.
Я уставилась на Дэвида.
— Я недостаточно любил тебя и бесконечно об этом сожалею. Да, бесконечно сожалею. Ведь я на самом деле люблю тебя — просто не могу это выразить должным образом.
— Нет. То есть хорошо. Хорошо сказано. Спасибо.
— Мне очень жаль, что я вынужден говорить с тобой о разводе. Я не знаю, о чем я думаю.
— Верно.
— Так вот, не хочешь ли ты сходить со мной завтра вечером в театр? Я купил билеты на Тома Стоппарда.[12] Я знаю, ты хотела посмотреть.
Театр обеспечивал Дэвида самым богатым материалом для критики, большим, нежели все остальные объекты внимания дежурного зубоскала газетной колонки. Он ненавидел театр. Он ненавидел пьесы, ненавидел спектакли, ненавидел актеров, ненавидел критиков, ненавидел публику, ненавидел программки, ненавидел трубочки с мороженым, которые продают в антрактах. Как-то Дэвид пытался написать материал, в котором собрался объяснить, за что он ненавидит занавес, но не смог подобрать необходимых восемьсот
