Как стать добрым

— …

— Да? Мои поздравления.

— …

— Нет, что такое пятнадцать лет в наше время. Посмотришь на Майкла Дугласа и…

— …

— В самом деле? И как она?

— …

— Она?

— …

— Но это же черт знает сколько журнальных обложек.

— …

— Правда, она? Уверен, у Рода будет сердечный приступ… Он уже, наверное, не хочет заводить разговор на эту тему. Ха-ха. Да ладно, что там, просто хотел тебя застать. Ну да, ну да. И вот получилось. Пока, Найджел!

Дэвид положил трубку. Посмотрев на него, я живо припомнила того, прежнего Дэвида, человека, так хорошо знакомого мне. На лице его промелькнули разом: злоба, презрение, высокомерие, заносчивость и все остальное, что можно было себе вообразить из этого ряда. Он явно был снедаем завистью и досадой.

— Ты же так и не пригласил его на обед.

— Его? — воскликнул Дэвид. — На обед? Вряд ли для него это что-нибудь значит.

— Ты полагаешь?

— А то. Не думаю, что он станет сидеть с твоим Безумным Брайеном, заняв место среди униженных и оскорбленных.

— Пожалуй, да. Наверное.

— И вообще он свинья. Зажравшаяся свинья. Ничем бы хорошим эта встреча не кончилась. Скорее всего я бы дал ему в пятак, появись он в моем доме.

— Это как я — Кристоферу, папа? — тут же подал голос Том.

— Вот именно, — подвел итог Дэвид.

— Правда же, есть люди, которые просто напрашиваются, чтобы им дали по морде? — заметил Том, вынося что-то из своего маленького детского опыта. — И тут уж ничего не поделаешь.

Дэвид на этот раз ничего не ответил, но уже по отсутствию воспитательных ремарок к словам сына можно было судить о его состоянии. Стыдно признаться, но именно в этот момент они обнаруживали полное взаимопонимание с Томом. Таким образом, Дэвид гласно «санкционировал насилие», от которого отрекался перед Обезьяной. Он неуклонно сдавал позиции.

— Ну, кого выберешь следующим? — спросила я Дэвида, когда мы укладывались спать.

— Не знаю, — угрюмо ответил он. — По-моему, это не срабатывает, тебе не кажется?

— Я не совсем понимаю, чего вы хотели достичь. Но, вероятно, ты прав. Толку от этого никакого.

Дэвид угрюмо восседал на куче старого белья, сваленного на кресле в нашей спальне. Куча была достаточно высокой, так что он понемногу сполз вбок и прильнул к оконному стеклу, словно домашний цветок, соскучившийся по солнечному свету.

— Я знаю, ты думаешь, что все это глупости.

— Что именно? Обзванивать людей, которых уже едва помнишь, с целью поговорить о чем-то, что они давно постарались забыть? Или что-нибудь другое? Выражайся яснее.

— Да дело не в Найджеле Ричардсе. Не в нем одном. Тут нечто большее.

Я ничего не ответила. Только вздохнула — достаточно красноречиво. Вздох тоже может послужить ответом, причем на все что угодно.

— Ну да, признаю, — продолжал он свою исповедь. — Я тоже считаю, что это была невообразимая глупость. Бессмысленная. Напыщенная.

— Ты сейчас просто расстроен. Получил по носу. Попробуй принести свои извинения кому-нибудь другому. Например, тому несчастному, которого обозвал подонком в своей газете. Или маминому другу, которого не пригласили на свадьбу, потому что ты его не переваривал.

— Я говорю не об извинениях. Я обо всем сразу. О том, как накормить бедных. О том, как убедить людей раздать свои капиталы. Об этой книге, которую мы затеяли написать. Все это чистое безумие, я понимаю. И я знал это с самого начала. Просто закрывал на это глаза.

Когда ГудНьюс и Дэвид еще только подходили к телефону, все это смахивало на подготовку к очередному красивому и бессмысленному акту самопожертвования, столь же бессмысленному и нелепому, как и все, что они делали прежде. Получалось, что этот их очередной бессмысленный поступок стал знаковым, переломным моментом в истории семьи. Это было что-то вроде падения Берлинской стены: внешне вроде бы ничего не произошло, но стало ясно, что внутренние противоречия сделали разрушение стены неизбежным. Так всегда и происходит — все рушится нечаянно, в один прекрасный момент. Дэвид наконец прозрел и увидел собственное безумие со стороны. Странное чувство посетило меня, когда я подумала, что мы, быть может, сейчас вот, в этот самый момент, оказались на пороге новой семейной жизни. А может быть, всего лишь на пороге возвращения к привычной жизни — такой, какой она была до всего, что случилось. До Стивена, ГудНьюса, Обезьяны и всего прочего. Кстати, у нас стало на один лишний рот меньше… Я быстро вычислила в уме, что сулит такой поворот событий — честно признаюсь, мои соображения были отчасти меркантильными. На некоторое время меня это увлекло.

— ГудНьюс рассказал мне о твоей «потухшей батарейке», — поведал мне Дэвид. — Так вот, у меня то же самое. У меня внутри пусто. Было что-то в самом начале, но потом… Все исчезло, и теперь я не чувствую ровным счетом ничего. Вот почему я не видел, как глупо это выглядит со стороны. Как это видела ты. Когда находишься в депрессии, трудно оценить свое поведение со стороны. И еще труднее понять, что делать дальше. Какой здесь может быть выход.

Я опять ничего не ответила. Может быть, завтра я попытаюсь отыскать в справочнике телефонный номер организации, дающей консультации жертвам нетрадиционных религиозных культов. Я была уверена: депрессия подобного рода — совершенно нормальное последствие того, что человек на некоторое время добровольно расстался с собственным рассудком.

— Вот потому-то я и не собираюсь сдаваться, — продолжал Дэвид. — Тем более все равно возвратиться не удастся. К чему возвращаться? К газетным колонкам, старикам в автобусах? Ха! Это чем-то напоминает брак — в смысле супружеских отношений. Ведешь себя как ни в чем не бывало, продолжаешь бороться за отношения в надежде, что чувства вернутся. И даже если этого не происходит, все равно прекрасно отдаешь себе отчет, что ты все-таки прилагаешь к этому силы. А не просто сидишь, стонешь и наливаешься злобой.

— Значит, ты серьезно вознамерился стучать в двери и убеждать людей расстаться со своими сбережениями, хоть и не веришь, что это когда-нибудь произойдет?

— «Не верю» — это не совсем те слова. Я не могу сказать, что я не верю в это.

— Но разве того, что случилось, недостаточно?

— Не знаю. Пока что путаюсь в догадках. — Он взглянул на меня. — А ты как думаешь?

— Откуда мне знать.

— Разве мы не делаем одно и то же?

— В самом деле?

— Ты веришь в наши отношения?

— А ты веришь в наши отношения?

Откровенный вопрос — только что я умело отразила его, как мяч на теннисном корте. Любой психолог по семейным проблемам поддержал бы правомерность такого вопроса, но для меня сейчас это была пустая болтовня. Проще всего перебрасываться проблемой как мячиком. «Ты меня любишь?» — «А ты меня любишь?» — «А ты хочешь развода?» — «А ты счастлив (счастлива)?» Твой партнер вполне готов разродиться в ответ встречным вопросом, столь же искренним, столь же насущным для него. Да, в этом есть известная доля моральной трусости и внутрисемейного дезертирства. Но в конце концов, в семье